Сердце, которое не билось
Для человека важно не то, что происходило с ним в прошлом, но то, как это отразилось в его памяти, как он помнит и помнит ли вообще. Так было всегда. Но, пожалуй, только сейчас память почти освободилась от события, что бы это слово не значило, – мы живем в мире, где министр культуры проповедует, что история является для нас важнейшим из искусств, и тем самым отсылает нас к античным музам, которые приобретают знакомый ленинский профиль. Клио – муза истории – служит даже не уставшему гегемону, но менеджерам, которые оценивают любую историю только по одному показателю – росту продаж.
Пожалуй, мы никогда не имели такой свободы в выборе, что помнить и что забывать.
Примеров масса: у нас на глазах последний русский император из Кровавого стал Святым – и расстрел царской семьи вытеснил из нашей памяти Ходынку.
Перестройка памяти – это всегда разрыв, который надо чем-то заполнить, надо связать все эти разные, часто даже взаимоисключающие рассказы в один связный культурный текст. А уж Калининград по всем параметрам случай особый.
Начнем с того, что здесь проблемой является само право помнить.
Если в Москве или Санкт-Петербурге, да хоть в Калинине или Твери, мысль о необходимости защищать историческую городскую среду почти всегда сделает вас патриотом и почвенником, то в Калиниграде это невозможно в силу ряда исторических причин – здесь нам нельзя тихо припасть к корням, потому как корни какие-то не те. В лучшем случае – общечеловеческие, а если кому что не понравится, так за любовь к брусчатке можно и в тевтоны угодить. Неприятно. Но и это еще не все.
Калининград распадается на три мира, которые,
существуя в одном пространстве, так и не срослись в одно целое.
Немецкий фон, потертый войной, “дополненный” советским строительным энтузиазмом и добиваемый сегодня ковровыми бомбардировками точечных застроек – то что представляет сегодня Калининград. Как объединить в одной истории Канта, Мальчиша-Кибальчиша и Главного Буржуина, который все, что Кибальчишом было построено в лихие девяностые, прибрал к рукам?
Если взглянуть на Калининград с высоты любого из построенных в последнее время "архитектурных шедевров", то мы почти не увидим тех самых знаменитых черепичных крыш, о которых так много говорят. Картина будет другая, а точнее ее не будет – не будет единой картины, не будет целого – будет зарисовка в духе войны всех против всех. Словно мы только-что пережили смешение языков, где никто никого не понимает, никто ни с кем говорить не хочет, а прав тот, у кого больше прав – побеждает Буржуин.
Слово эклектика для характеристики всего этого сада камней
будет самым подходящим — и если мы хотим увидеть свой город таким,
какой он есть, то придется открыть глаза.
Мы живем в городе, где часто рельсы, всплывая из подсознания, ведут в никуда, где канализационные люки с именем исчезнувшего города отфотографированы помногу раз любителями старины и туристами, которые ищут то, чего давно нет. И не найдя этого, начинают строить то, чего не может быть.
Наверно, экономически вполне объяснимо, почему никто не хочет восстанавливать то, что осталось от Кёнигсберга, и то, что еще можно сохранить, – ведь куда приятней, не обременяя себя обязательствами по сохранению памятников (тут ни этажей не добавишь, ни торговый центр не организуешь), построить нечто в каком-то невнятном псевдоевропейском стиле, с башенками, блэкджеком и всем, что положено.
Но мне кажется, что само желание строить именно это, говорит нам о нас гораздо больше, чем кажется.
Нас приучают к подделкам, наша жизнь наполняется знаками,
которые ничего не значат, — маяки, которые никогда не кому не светили,
в деревне, в которой никто никогда не ловил рыбу.
Всюду фейк. Ведь то, что строится – это даже не реконструкция, не восстановление или воссоздание уничтоженного когда-то, к примеру, как это было сделано в Варшаве. У нас все гораздо интересней: мы - люди, никогда не жившие в Кёнигсберге, – строим город, которого нет, таким, каким себе его представляем, опираясь частично на документы, частично на смутные ощущения, а частично на рассказы, которыми мы развлекали себя ночами в пионерских лагерях светлого советского детства, – где-то между повествованиями о черной руке и тайным походом на соседнее кладбище.
Мы воплощаем в реальность химеру, не до конца понимая,
что порождает сон нашего разума.
Забавно вышло, что у нашего города вдруг не оказалось сердца. И вот теперь нам предлагают обзавестись искусственным имплантом, изготовленным по мотивам того сердца, что было, но с учетом реалий нынешнего импортозамещения. И если мы не остановимся, то ничего не будет. Не будет ни миллионов туристов, ни уникального и ни на что не похожего города. Мы построим декорацию из кафе, ресторанов и магазинов, старый город из пенобетона и сердце, которое никогда не билось.
Может быть, лучше оставить в покое давно исчезнувший Кёнигсберг, сохранить исторические объекты, которые свидетельствуют о том, что у этого города было прошлое, и строить смелый, современный, удобный, красивый город, строить то, чем Калининграду действительно по силам стать?
