Под управлением российских губернаторов (1757—1762 гг.)

Перед вступлением на прусский престол в 1740 г. Фридриха II Пруссия представляла из себя государство, владения которого были разбросаны от нижнего Рейна до Немана, не имея между собой территориальной общности. Идею объединения этих владений в еди­ное целое выдвинул еще курфюрст Фридрих Вильгельм. Он же предпринял первую попытку решить в свою пользу «померанский вопрос», чтобы объединить территориально Пруссию и Бранденбург. Однако успеха не добился. Не смогли осуществить этого и первые прусские короли Фридрих I и Фридрих Вильгельм I.

И вот пришел черед Фридриха II. Вопрос: направить свои усилия в государственном строительстве на восток, традиционно, или начать объединение с западных владений Гогенцоллернов, он решил в пользу востока¹.

Прусское королевство, прежде чем превратиться в одно из ведущих государств Европы, должно было преодолеть сопротивление европейских «грандов» (Австрии, Франции, Анг­лии, России), ревниво сохраняющих свою элитарность. Для вступления в подобный «клуб» Пруссии надо было потратить годы и десятилетия, что, впрочем, и произошло впослед­ствии. Однако молодому и самолюбивому прусскому королю ждать было невмоготу, и он принимает кардинальные решения.

При движении на восток Пруссии предстояло неизбежно столкнуться с интересами Рос­сии, которая, хотя и не граничила в это время с Пруссией, но своей активной политикой на Балтике, в Курляндии, была близка к этому.

Противостояние Пруссии и России в Прибал­тике обещало быть длительным и сложным, поэтому Фридрих ставит перед собой задачу: вначале обеспечить свои интересы в Силезии. И эту задачу он, неожиданно для Европы, легко решает. Две Силезские войны 1740–1742 и 1744–1745 гг.² позволили Пруссии зало­жить материальный фундамент того противостояния с ведущими европейскими держава­ми, которое произошло в ходе Семилетней войны 1756–1763 гг. В результате приобрете­ния Силезии население прусского королевства выросло наполовину, а государственные доходы — на одну треть. Возросшие доходы государства, ряд экономических мер, предпри­нятых Фридрихом II, позволили ему создать солидный финансовый запас на случай войны. Будучи талантливым полководцем, он оказался не менее талантливым организатором и, несмотря на потери в силезских войнах, создал одну из самых лучших европейских армий. Всего за пятнадцать лет, с 1740 по 1755 гг., ее численность увеличилась со 100 тыс. до 145 тыс. солдат, а в первый же год войны была доведена до 180 тыс. В армии царила жесточайшая дисциплина, были созданы огромные воинские запасы. И хотя полностью осуществить планы подготовки к войне не удалось (Фридрих полагал, что для ведения войны ему необходимо было иметь 20 млн. талеров, а к 1756 г. он собрал всего 13,5 млн.), все это делало прусскую армию грозным соперником для любого противника³.

В то же время, грозящее противостояние с Россией в Прибалтике требовало адекватной оценки своего основного противника в этом регионе. Приходится констатировать, что Фрид­риху подобного сделать не удалось. Его мнение о русской армии было невысоко: «Русских нечего опасаться, так как у них мало хороших генералов, и войска их никуда не годны»⁴.

Исходя из подобных тезисов, Фридрих II перестал опасаться России, а прозрение насту­пило много позже, когда он пришел к выводу, который сделал еще его отец — Фридрих Вильгельм I, с присущей ему солдатской прямотой отмечавший, что «русского медведя легко спустить с цепи, вопрос лишь в том, кто его опять сумеет посадить на цепь».

Через несколько лет после Семилетней войны король-философ Фридрих II, используя тот же сол­датский лексикон, скажет: «Надо стремиться, чтобы Россия никогда не вмешивалась в не­мецкие дела; самое лучшее оставить медведя в берлоге и не давать ему даже заметить, что в нем нуждаются или его боятся»⁵.

В свою очередь, трезвую оценку возможностям прусского короля давало и русское руко­водство. Российский канцлер А. П. Бестужев-Рюмин считал, что после войны 1740–1748 гг. «король Прусский сделался таким соседом, который всех опаснее... его всегдашним и нату­ральным России неприятелем почитать должно»⁶. И не только давало оценку, но пыталось противостоять реально. Когда в 1752 г. Фридрих приступил к подготовке нападения на Ган­новер, принадлежавший тогда английской короне, то Россия объявила о предстоящем на­правлении к границам провинции Пруссия своей 150-тысячной армии. Фридрих был вы­нужден отказаться от задуманного, а Бестужев-Рюмин вновь отметил, что «излишне было бы толковать, коль вредительно интересам ее императорского величества усиление короля прусского», который «своим соседям тягостен и опасен сделался»⁷.

Вообще, надо отметить, убеждение в том, что прусский король является самым опасным врагом России, шло от самой императрицы Елизаветы Петровны. Эти убеждения формиро­вались в ответ на язвительные остроты, отпускаемые в ее адрес Фридрихом II и которые становились ей известны. Немаловажную роль в этом сыграл и отказ короля вернуть в Рос­сию русских солдат, находившихся на прусской службе. Солдаты эти были высокого роста, поэтому их еще Петр I, Екатерина I и Анна Иоанновна направляли Фридриху Вильгельму I, а тот формировал из них элитные подразделения. Солдаты выслужили все сроки, состари­лись и желали возвратиться в Россию, но Фридрих не позволил. Подобный поступок прус­ского короля только усилил неприязнь Елизаветы Петровны. Дело дошло до взаимного от­зыва послов⁸.

Правда, этот разрыв еще не знаменовал начала войны. Война подкрадется с другой сторо­ны. Дело в том, что до середины XVIII века определяющим для Европы оставался франко­-австрийский антагонизм.

Участники Семилетней войны. Синим и зеленым цветами отмечены страны-участницы противоборствующих коалиций. В "синюю" воходили: Англия, Пруссия, Португалия, Ганновер и их союзники. В "зелёную": Франция, Австрия, Россия, Саксония, Испания, Швеция и их союзники.


Но в течение одного 1756 года вся устоявшаяся дипломатическая система рухнула, появились новые союзы, причем столь кардинально изменившие политиче­скую карту Европы, что специалисты назвали происшедшее «дипломатической революцией». Эта «революция» была вызвана двумя основополагающими факторами — нараставшей экспан­сией Пруссии в Центральной Европе и резким обострением англо-французской борьбы за колонии в Северной Америке и Индии⁹.

Столкновения в колониях делали неизбежной войну в Европе. Для Англии в этом случае сразу же обнаруживалось слабое место. Дело в том, что английский Ганновер был уязвим при нападении французов. Чтобы обезопасить свои владения, король Георг II, являвшийся одновременно ганноверским курфюрстом, буквально «купил» Фридриха II, предложив ему крупную сумму денег за обеспечение безопасности Ганновера со стороны Пруссии. Фридрих колебался недолго и, нарушая союзное соглашение с Францией, в январе 1756 г. подписал Вестминстерскую конвенцию, или Уайтхоллский договор, которым фактически оформлял­ся союз Англии и Пруссии¹⁰.

В Версале были потрясены вероломством Пруссии и не преминули дать достойный ответ. Давний прусский союзник Франция неожиданно для всех заключает союз с «врагом № 1» Пруссии — Австрией. Здесь настает очередь России. Еще в сентябре 1755 г. Россия заключила с Англией так называемую субсидную конвенцию, в соответствии с которой, за английские деньги, брала на себя обязательства, в том числе гарантировать безопасность Ганновера. Поэтому Уайтхоллский договор заставил и Россию сказать свое слово. Оно было конкретным: «Заключенный недавно в Лондоне между королями Английским и Прусским трактат в том виде разрушает прямой вид заключенной здесь (в Петербурге. — Г. К.) с Англией конвенции». Эти слова означали одностороннее расторжение Россией субсидной конвенции с Англией и одновременно появились идеи «приласкания Франции» и ее прими­рения с Австрией¹¹.

Так вырисовывались контуры новой европейской коалиции, направленной против Прус­сии, в союзе с которой выступала (правда, только деньгами) Англия. Локальные противо­речия переросли в войну общеевропейских масштабов за территориальный передел, в орбиту которой оказалась втянутой и Россия.

Прямых интересов на Западе в тот период у России не было, они лежали на юге, на пути к Черному морю. Но именно это обстоятельство послужило причиной союза России с Авст­рией, которая обещала ей помощь в борьбе с Турцией в обмен на совместные действия против Пруссии. Венская дипломатия оказалась сильнее прусской и английской, старав­шихся перетянуть восточного колосса на свою сторону. В результате тайных переговоров и хитроумных сделок крупнейшие государства Европы в 1756 г. окончательно объединились в две противоборствующие группировки: Пруссия и Англия — на одной стороне, Австрия, Франция и Россия — на другой.

Действия Фридриха II, первым начавшего боевые действия и уже осенью 1756 г. заставив­шего капитулировать Саксонию, вызывали серьезную обеспокоенность в Петербурге. Русское правительство прекрасно осознавало, что как только Фридрих обеспечит безопасность своих границ со стороны Австрии, он может начать свое продвижение в Прибалтике. Россия могла в таком случае оказаться отброшенной на восток, отрезанной от Европы, лишенной морских путей и непосредственных связей с союзниками и вынужденной вести борьбу один на один с воинственным, великолепно вооруженным противником. По мнению некоторых историков, борьба за Прибалтику становилась важнейшей, жизненной задачей. Агрессивные и торговые притязания также имелись, но носили подчиненный характер¹².

Цели войны со стороны России были сформулированы вполне конкретно: «Ослабя коро­ля Прусского, сделать его для сдешней стороны нестрашным и незаботным; венский двор, усиля возвращением ему Шлезии (Силезии. — Г. К.), сделать союз против турок боле важ­ным и действительным; одолжа Польшу доставлением ей королевской Пруссии, во взаимство получить не токмо Курляндию, но и такое с польской стороны округление, которым бы не только нынешние непрестанные об них хлопоты и беспокойство пресеклись, но может быть и способ достался коммерцию Балтийского моря с Черным соединить, и через то почти всю левантскую коммерцию в руках иметь»¹³.

Россия готова была вмешаться в вооруженный конфликт уже в сентябре 1756 г., но просьба императрицы Марии-Терезии отсрочила это вмешательство на несколько месяцев. Австрия всерьез опасалась, что Россия, добившись успеха в борьбе с Фридрихом II, тем самым нарушит европейское равновесие. В Вене с беспокойством обсуждалась возможность присо­единения к России провинции Пруссия, и видели в этом «большое несчастье и политиче­ский ущерб». Конечно, подобные беспокойства были излишними, так как прусские пре­тензии России сформировались только в 1760 г.¹⁴, но они вносили серьезный разлад в союз­нические отношения.



Действующие лица:
Король Пруссии Фридрих II (в самом верху слева)
Король Франции Людовик XV (в самом верху справа)
Король Англии Георг II (слева)
Австрийская императрица Мария-Терезия
Российская императрица Елизавета Петровна (внизу)

По существовавшему в европейских военных кругах мнению, наиболее уязвимой частью королевства Пруссия, была ее изолированная одноименная провинция. Занятие ее не тре­бовало особых усилий от российской армии. Если не брать во внимание политические аспек­ты, то во многом поэтому российской армии, готовившейся к действиям, прежде всего в юго-восточной Прибалтике, и отводилась вспомогательная роль.

Эти обстоятельства учитывал в своих планах подготовки к войне и Фридрих II. Да, провин­ция была удобным плацдармом для возможной диверсии против русской Прибалтики. Но она же требовала и особых забот при изменении обстоятельств, что и произошло в 1757 г. Нельзя сказать, что Фридрих не уделял внимания укреплению своих позиций в провинции.

Русское военное командование считало, что наиболее подготовленными пунктами прус­ской обороны следовало считать Мемель, Кенигсберг, Пиллау и предмостные укрепления у Мариенвердера. Учитывая пронемецкие настроения горожан, к числу крепостей можно было отнести Гданьск и Эльбинг. Городские укрепления представляли собой, как правило, зем­ляные валы, укрепленные палисадами¹⁵, со рвами. Валы усиливались бастионами, а Ме­мель к тому же имел и цитадель, из которой можно было обстреливать пролив и прикрывать предмостные укрепления р. Данга. В крепости насчитывалось около 80 орудий и 800 чело­век подготовленных резервистов¹⁶.

Значительно более развитой системой укреплений обладал Кенигсберг. Основу их со­ставляли крепостные сооружения и цитадель, возведенные еще в первой половине XVII века. Для их заполнения предназначались два гарнизонных батальона и два отряда резервистов или городской милиции.

Наиболее боеспособным из этих отрядов был первый, численностью 3000 человек пехоты и 150 всадников. Пехота была вооружена мушкетами, а конница — пистолетами и саблями. Второй отряд был значительно слабее — в его состав входили ремес­ленники и добровольцы — вооруженный шпагами, вилами и косами. Батальоны располага­лись в предместье, несли охрану ворот, складов, цитадели. Часть конницы несла службу на форпостах на наиболее опасных направлениях. По боевому расписанию, в случае нападения противника, каждый бастион крепости должен был быть занят командой из 100 человек и двух офицеров¹⁷.

В предвидении войны, весной 1756 г. немецкое военное руководство обратило внимание на необходимость восстановления земляных сооружений, за свою столетнюю историю по­рядком пришедших в негодность. Например, между Бранденбургскими воротами и цитаде­лью был полностью разрушен бруствер. Однако только весной 1757 г., уже после начала похода русской армии под командованием генерал-фельдмаршала С. Апраксина в Пруссию, на эти цели было выделено 5000 талеров и 400 человек. К августу часть окопов, рвов и палисадов была восстановлена, но не полностью¹⁸. В большей степени эти работы проводи­лись для создания препятствий при конном налете¹⁹.

Естественно, что укрепления Кенигсберга при атаке города сильным отрядом скорее все­го не смогли бы содействовать его длительной обороне. В то же время подступы к Кенигс­бергу, как со стороны моря, так и с суши, преграждались рядом сильных позиций. Пиллау очень хорошо защищал Кенигсберг с моря. С суши были подготовлены оборонительные районы Каленен, Таплакен, Петерсдорф, Тапиау и Лабиау. Особенностью их было то, что расположение позиций в этих районах было тесно увязано с болотисто-лесистой местностью восточнее Куриш-гафа и р. Дейма. Для прикрытия Кенигсберга при наступлении неприяте­ля по левому берегу р. Прегеля была подготовлена позиция у Велау. У этого города в Прегель впадала р. Алле, что значительно облегчало подготовку обороны. При преодолении этой позиции неприятель неизбежно должен был выйти к Тапиау, где предмостные укрепления создавали для него новое препятствие. Кстати, Тапиауские укрепления через Дейму были связаны с Лабиауской позицией. Русские это хорошо знали, и для овладения Лабиау был выделен особый десант, высадка которого, однако, не удалась²⁰.

С прусской стороны были приняты и оборонительные меры против действий иррегуляр­ных войск. Фридрих II буквально перед началом войны убедился в серьезности намерений России в предстоящей войне. Да, он считал, что с регулярной русской армией прусские войска справятся достаточно легко. Но вот «татарский» набег иррегулярных войск его все­рьез озадачивал. Поэтому прусское командование приняло решение бороться с казаками и калмыками, используя пересеченную местность и патриотизм местных жителей. С этой це­лью предполагалось организовать на границе так называемую «народную оборону», но по­здно задуманное мероприятие, да к тому же не системно приведенное в исполнение, при­несло скорее не пользу, а, наоборот, вред для мирного населения.

Прусское командование не учло, что таких наездников, как калмыки, не мог остановить слабый кордон из местных жителей. Действительно, из-за каждого куста русские войска могли ожидать выстрела, и случаи гибели отдельных всадников из разъездов были.

Но эти случаи вызывали роковое для местных жителей озлобление среди иррегулярных войск, кото­рые стали огнем и мечом очищать занятую территорию. Чтобы предотвратить подобные дей­ствия, Апраксину пришлось, с ущербом для себя, задержать эти войска в своем глубоком тылу, используя их только при особой необходимости.

Надо сказать, что в стратегическом отношении прусское военное командование добилось успеха еще до начала боевых действий в провинции. Дело в том, что наступление русских по кратчайшему пути Рига—Кенигсберг было для них крайне невыгодно. Используя особенно­сти местности и подготовленные позиции, обороняющиеся могли достаточно малыми сила­ми сдерживать наступающих. Поэтому русское военное командование и избрало главное направление наступления на Кенигсберг более длинным маршрутом, через Ковно. С другой стороны, в стороне нельзя было оставить Мемель, так как войска в этой крепости всегда могли оказывать фланговую угрозу наступающим. Русские были вынуждены наступать двумя колоннами, а разделение усилий не всегда однозначно определяет главный успех. Более того, в самой Пруссии местность на левом берегу Прегеля в целом более благоприятствовала наступлению русских на Кенигсберг, чем наступление по правому берегу. В стратегическом же плане требовалось наступать, напротив, по правому берегу — теперь уже это было кратчай­шее направление. Меры же, предпринятые прусским главнокомандующим Г. Левальдом по укреплению позиций на правом берегу, вынудили русских наступать по невыгодному для них направлению, затягивая тем самым сроки похода²¹.

Военное и гражданское управление прусской провинцией перед войной было сосредото­чено в руках фельдмаршала Ганса Левальда. Левальд родился в 1685 г. близ Лабиау и службу начал еще у курфюрста Фридриха III. Значительная часть ее прошла в родной провинции. Он служил в Бартенштайне, Фридланде, был комендантом Пиллау, Мемеля и Кенигсбер­га. В 1748 г. стал главным военным начальником в провинции, а в 1751 г. — фельдмарша­лом²². Логичным поэтому выглядело его назначение ответственным за оборону Пруссии.

Общее число регулярных войск, находившихся в подчинении фельдмаршала, составляло 30 тыс. человек, из них: 20 260 пехоты, 7614 — конницы, 2214 человек (6 рот) — «правиль­но организованной милиции». Милицейские роты формировались в Иоганисбурге, Луке, Трейбурге, Голдапе, Шталлупенене и Пилькаллене. В состав роты входили 1 офицер, 4 унтер-офицера, 18 лесников конных и 12 лесников пеших, трубач и 333 солдата²³.

По мнению русских историков, в апреле 1757 г. план русского командования стал более-менее ясным для Левальда. Чтобы противостоять неприятелю, он расположил свои силы между Тильзитом и Норденбургом с главной квартирой в Инстербурге; два сильных отряда, составленных преимущественно из конницы, под командой генералов Каница и Рюша, были высланы от Тильзита и Рагнита к Неману.

Действующие лица:
Генерал-фельдмаршал Степан Федорович Апраксин (слева)
Прусский генерал-фельдмаршал Иоганн фон Левальд

Остальная кавалерия сосредоточивалась у Ангербурга и Олецко. Охрана пограничного пространства от Мемеля до Иоганисбурга осу­ществлялась милицией. Предполагалось, что Левальд будет оказывать русским сопротивле­ние, отступая, в случае необходимости, к Кенигсбергу и уничтожая при этом продоволь­ственные запасы. Затем Фридрих должен был явиться со своей армией и перейти в контрна­cтупление. Решение ограничиться пассивной обороной было одной из причин, по которой Левальд не занял Ковно, да и вообще ничего не сделал для того, чтобы затруднить русским переправу через Неман²⁴.

Рассматривая численность и состав русской армии, предназначенной для действия в Прус­сии, необходимо учитывать следующее.

Пруссия, выступив против коалиции основных европейских государств, изначально про­игрывала им в численности вооруженных сил. По сведениям, полученным российским канц­лером Бестужевым, численность войск европейских держав в 1755 г. составляла:

Россия — 331 422 чел.

Франция — 211 753 чел.

Пруссия — до 145 000 чел.

Австрия (без имперских и крепостных войск) — 139 000 чел.

Англия — 91 179 чел.

Саксония — 8 000 чел.²⁵

Столь подавляющий перевес в численности, правда, не означал, что армии будут исполь­зованы в Центральной Европе полностью. Особенно это касалось России, Франции, Анг­лии. Так, Россия могла выставить для ведения наступательных действий чуть более 200 тыс. человек. Но это не на одном театре войны. Общая численность русской армии, предназна­ченной для участия в прусском походе в мае 1757 г., превышала 128 тыс. человек. Однако строевую службу несли лишь 98 тыс., из них пехоты насчитывалось 72 тыс., 7 тыс. регулярной кавалерии и 16 тыс. иррегулярной. Следует также учитывать, что русскую армию в походе 1757 г. ослабляли не столько боевые действия, сколько болезни, связанные с очень длинным маршем и жаркой погодой. Так, в первые месяцы похода в армии было до 11 тыс. больных, а при отступлении того же года в октябре — уже более 58 тыс. при 47 тыс. здоро­вых²⁶. И все же численный перевес русских войск был несомненен.

Российские полки выступили в поход весной 1757 г. из Риги. По двум направлениям — через Мемель и Ковно — русская армия вышла на территорию Пруссии и двинулась в общем направлении на Кенигсберг.

Отдельный корпус русской армии под командованием генерал-аншефа В. Фермора после непродолжительной бомбардировки с моря 6 июля заставил сдаться крепость Мемель. Од­нако, имея подавляющий перевес в силах (16 тыс. против 800 человек!), Фермор позволил прусскому отряду покинуть город на самых почетных условиях (с оружием), чем вызвал недовольство в русской армии. Затем Фермор провел свой корпус через Тильзит и вышел к Инстербургу, где 18 августа соединился с основными силами русских.

Армия Апраксина двигалась по территории провинции, испытывая хотя и слабое, но вооруженное сопротивление. Наиболее активно прусские войска атаковали русских под Гумбинненом и в Инстербурге. Последний дважды переходил из рук в руки. Относительно быстрое выдвижение русских к Инстербургу вынудило Левальда занять оборонительную по­зицию у Велау, на правом берегу Прегеля. Апраксин решил не принимать бой на заранее невыгодных для себя условиях и решил предпринять обходной маневр. В районе Норкиттена он перешел на левый берег Прегеля по направлению к Алленбургу с тем, чтобы, минуя прусские позиции при впадении Алле в Прегель, выйти к Кенигсбергу с юго-востока.

Прусская разведка обнаружила этот маневр русских, и Левальд, в свою очередь, также совершил переправу войск и занял выгодную для себя позицию близ деревни Гросс-Егерсдорф 30 августа, рано утром, Апраксин отдал команду на начало движения войск к Аллен­бургу. Дорога, по которой началось движение армии, проходила через узкую низину, затем сквозь лес вела в гору и неожиданно выходила на широкое поле перед Гросс-Егерсдорфом. Здесь, на выходе из леса, русских ожидала, построившись в боевой порядок, прусская армия. Левальд нанес удар по неразвернувшимся боевым порядкам русских.

«Первый огонь начался с неприятельской стороны... Пруссаки шли наимужественней­шим и порядочнейшим образом атаковать нашу армию, вытягивающуюся подле леса, и пришедши в размер, дали по нашим порядочный залп... с нашей стороны ни одним ружей­ным выстрелом не было ответствовано...

Пруссаки, давши залп, не останавливаясь, про­должали наступать и, зарядивши на походе свои ружья и подошед еще ближе к нашим, дали по нашим порядочный другой залп всею своею первою линиею... с нашей стороны и на сей залп ни одним ружейным выстрелом ответствовано не было... Продолжая смотреть, увидели мы, что пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее, и на походе заряжали свои ружья, а зарядив оные и подошед гораздо ближе, дали по нашим третей преужасной и порядочной залп... не успели неприятели третей залп дать, как загорелся и с нашей стороны пушечный и ружейный огонь, и хотя не залпами, но без порядка, но гораздо еще сильнее неприятельского. С сей минуты перестали уже и пруссаки стрелять залпами. Огонь зделался с обеих сторон безпрерывный ни на одну минуту и мы не могли уже различить неприятель­ской стрельбы от нашей. Одни только пушечные выстрелы были отличны, а особливо из наших секретных шуваловских гаубиц, которые по особливому своему звуку и густому черно­му дыму могли мы явственно видеть и отличать от протчей пушечной стрельбы, которая, равно как и оружейная, зделалась с обеих сторон наижесточайшая и безпрерывная»²⁷.

Основной удар прусской пехоты приняла на себя 2-я дивизия под командованием гене­рал-аншефа В. Лопухина, который во время этого боя погиб. Русские полки, понеся боль­шие потери, были прижаты к лесу, перешли в рукопашную схватку, но все же выстояли. Левальд пытался развить успех атакой конницы принца Голштинского. При ее отражении отличились казаки, заманившие пруссаков в свое расположение под удар артиллерии и кава­лерии: «Баттарея... успела еще благовременно обернуть свои пушки, и данный из нея картечный залп, имел успех наивожделеннейший, ибо как ей случилось выстрелить поперег скачущих друг за другом прусских эскадронов, то выхвативши целый почти эскадрон, разор­вала тем их стремление и скачущих не только остановила, но принудила опрометью назад обернуться»²⁸.

Сражение при Гросс-Егерсдорфе в Восточной Пруссии 30 августа 1757 года.
Рисунок Александра фон Коцебу.

Левальд предпринял еще несколько атак русских боевых порядков, меняя направления наступления, но успеха не добился. Между тем, русские, постепенно придя в себя от нео­жиданности первых атак пруссаков, начали выправлять положение. Когда в сражение всту­пили все три русские дивизии, поддержанные артиллерией, судьба сражения, которое дли­лось 10 часов, была решена. Тот же Болотов писал: «Пруссаки, как ни хвастают в реляциях своих, что они порядочно ретировались, но порядка тут и в завете не раживалось. Они пропали у нас в один миг из вида и все поле было ими усеяно»²⁹.

Начало военной кампании, ознаменованное победой при Гросс-Егерсдорфе, было обна­деживающим для русских и обескураживающим для пруссаков. Но, к радости последних, Апраксин не воспользовался плодами этой победы. Русская армия несколько дней простоя­ла на поле боя и, в конечном итоге, потеряла противника. Левальд, после сокрушительно­го поражения, тоже не владел обстановкой и, отступая, быстро прошел по левому берегу Прегеля через Велау и на другом берегу занял укрепленную позицию у Петерсдорфа. Пози­ция располагалась у слияния рек Алле и Прегель. Насыпанные земляные брустверы на высо­ких берегах, рвы — сухие и наполненные водой — делали ее труднопреодолимой для атаку­ющих. Апраксин, видимо, мог сразу же занять Велау, но промедлил, и Левальд со своими войсками укрепился там прочно. Русским ничего не оставалось, как идти в ранее выбран­ном направлении к Алленбургу, куда армия подошла 6 сентября. На этом наступление пре­кратилось, и через несколько дней русская армия повернула назад.

Фельдмаршала Апраксина, командовавшего русской армией, обвинят в трусости, преда­тельском поведении и даже в прямой измене. Некоторые историки свяжут его отступление с болезнью императрицы Елизаветы Петровны. Действительную причину отказа русского ко­мандования от наступления на Кенигсберг, после победы в Гросс-Егерсдорфской битве и отвода армии в Литву и дальше в Курляндию, высказал на допросах сам Апраксин — это крайний недостаток продовольствия и убыль солдат³⁰.

Лето того года в Пруссии было действительно чрезвычайно жарким. В походном журнале армии значилось: «несносные жары, кои собою чинят поход трудным, лишили еще нас способа получать провиант и фураж водою, ибо от того реки так обмелели, что суда про­ходить не могли».

Основной артерией снабжения была река Неман. Но река и даже Курш­ский залив обмелели. «Необходимость была свозить к армии провиант на обывательских подводах, что сколько труда, столько и времени требовало»³¹. На местные ресурсы рассчи­тывать не приходилось — это подтверждала разведка. В Походном журнале русской армии сообщалось: «Сколько мы до сего времени имели труда в получении провианта, а в фураже претерпели совершенный недостаток, того никак сравнить не можно, что в сем месяце оказалось, ибо посланными в округе, больше чем на 20 верст, партиями не найдено и следа к получению фуража. Неприятель, не ожидав здешней атаки (Гросс-Егерсдорфского сражения. — Г. К.), паки далее за р. Ден к Кенигсбергу ретировался, так что посыланный для разведывания полковник Краснощеков, с командою, возвратясь, рапортовал, что доехав за восемь верст до Кенигсберга ничего не видал, кроме следов наигоршаго раззорения и опустошения, кои неприятель сделал в своей земле и со своими подданными, дабы затруднить тем наш поход, отчего жители не только лишены всего хлеба и скота, но и домовые их вещи изломаны и перепорчены»³².

Нельзя было также не учитывать, что Левальд, проиграв сражение, сумел сохранить армию и даже пополнить ее за счет ландмилиции до 25 тысяч человек. Он отошел к Тапиау, где имел значительные оборонительные укрепления и естественную водную пре­граду: р. Прегель и впадающую в него р. Дейму. Левальд чувствовал себя уверенно, так как по всей Пруссии в помощь ему создавались подразделения резервистов. Разведчики доносили Апраксину: «Ландмилиция в маленькие корпуса собрана и всю амуницию имеет; в роты, в батальоны и полки учреждена и беспрестанно обучается». И далее: «Из всякого крестьянского двора, где токмо два человека, один в ту ландмилицию взят»³³.

С учетом всех неблагоприятных обстоятельств, Военный совет армии (не лично Апраксин) принял решение: «От здешнего места поворотить в сторону и пробираться лучшими местами до Тильзита, а, прибыв туда... еще нынешним осенним временем местом Лабио и р. Дейма завладеть и таким образом к доставлению себе довольного провианта путь очистить»³⁴.

Расчеты Апраксина на Тильзит не оправдались. Продовольствия и там оказалось очень мало, и русский главнокомандующий, совершив ряд ошибок тактического и стратегическо­го характера (в частности, не стал удерживать Тильзит), переправился на правую сторону Немана и увел армию на зимние квартиры.

Правительство не приняло в расчет оправдательных объяснений фельдмаршала, освобо­дило его от командования армией и назначило на его место генерал-аншефа В. Фермора, поставив перед ним задачу в ноябре 1757 г. начать наступление и занять «оставленные на­прасно хорошие города и амты в Пруссии... овладеть Лабио и Тапио» и дальше действовать на Кенигсберг, Пиллау и Бранденбург. Новый главнокомандующий рассчитывал выйти в поход только весной, однако в середине декабря получил категорическое указание занять Кенигсберг³⁵.

Наступление началось двумя колоннами. Одна — из Мемеля, по льду Куршского залива, вторая — через Тильзит. После соединения колонн армия должна была следовать на Лабиау, Кенигсберг. Провианта брали с собой на месяц, запасы на последующее время планирова­лось доставлять из Риги по сухопутью.

Сопротивления пруссаки почти не оказывали, так как Левальда Фридрих II еще осенью отозвал для борьбы со шведами. Небольшие подразделения, предназначенные для охраны границы, ничего сделать не могли, ополчение разошлось по домам. 14 января 1758 г. Ке­нигсберг покинул его гарнизон. Через два дня комендант Пиллау фон Вутенов бросил на произвол судьбы достаточно хорошо вооруженную крепость, захватив с собой денежную казну. В день занятия русскими войсками Лабиау большинство чинов высшей правитель­ственной инстанции, включая министров, эвакуировались в Данциг. В условиях общей растерянности властные функции управления в провинции взяли на себя руководители окру­гов (камор). 18 января амтман Лабиау Рахов при встрече русского авангарда сообщил: «...из Кенигсберга от тамошняго главного комериального правления во все здешние амты указы разосланы войска Вашего Императорского Величества везде без сопротивления встречать и принимать»³⁶.

Еще ранее, 12 января, Фермор сообщал Румянцеву, что «...вчерашнего числа получил из амта Русса от амтмана Куверта приятное известие, что в оном амте войска никакого нет и почти вся Пруссия подвергается Ее Императорскому Величеству в подданство...».

Действующие лица:
Генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев (слева)
Генерал-аншеф Вилим Вилимович Фермор

Куверт вообще оказал очень активное содействие русским в занятии нижнего Принеманья. Несмот­ря на то, что действия Куверта можно объяснить его желанием избежать возможных обостре­ний отношений местного населения с русскими военными, при этом он очень активно ссылался на большое количество больных в его амте, все же довольно странным выглядело его желание переложить невзгоды, связанные с военным временем, со своего населения на своих ближайших соседей. Например, генерал-майору П. Румянцеву, чья дивизия заняла Русне, он сообщил, что почти нет болезней (мол, лучше следовать туда) в соседнем Кукорневском амте. Кукорневский амтман Шрейбер, в отличие от Куверта, действовал иначе. Понимая, что оккупации не избежать, он постарался сделать процесс занятия русскими войсками его деревень более управляемым. С этой целью он сразу же предложил для постоя ряд деревень, одновременно сообщив, что там имеется и сено и овес³⁷.

Вообще, действия прусских чиновников в этот период были достаточно противоречивы. С одной стороны, они стремились сохранить в неприкосновенности свои владения и насе­ленные пункты, а с другой, их действия характеризовались поздними историками как «пре­вращение в покорных слуг русских». Характерен в этом плане пример с камер-президентом Гумбинненского округа Домхардом, впоследствии ставшим у немцев пусть не национальным, но провинциальным героем, якобы возглавившим сопротивление русским. Гумбиннен был в стороне от движения основных сил русской армии к Кенигсбергу и Висле. Поэтому занят был позже. Но Домхард одним из первых писал генералу Румянцеву о «принятии в протек­цию» Гумбинненского округа, ходатайствуя лишь о том, чтобы «за столь добровольную по­корность не толь много постоем (жители) отягощаемы были»³⁸.

В таком же духе действовала и та часть руководства провинцией, которая осталась на месте, не эвакуировалась в Данциг. В предвидении неминуемого захвата провинции рус­скими войсками было принято решение перейти «под другую корону».

21 января прусская делегация в составе вице-президента трибунала Грабовского, советни­ка Ауэра и кенигсбергского бургомистра Гиндерниса прибыла в Каймен, куда уже собрались все «окружных амтов советники». Делегация имела на руках письмо, подписанное семью высокопоставленными чинами: действительным тайным, статским и военным советником и обер-маршалом Валленродтом, действительным, тайным, статским и военным советником Лесвингом, камер-директором Река и другими³⁹.

В письме содержались «чрезвычайно сме­лые условия капитуляции», как выразился их первый публикатор генерал Д. Масловский. Настолько смелые, что они фактически предоставляли населению возможность жить даже лучше, чем при прежнем королевском правлении.

Всего «испрашивалось» 17 пунктов. Особого внимания заслуживал первый. Он гласил: «Город Кенигсберг при его привилегиях, вольностях, правах и преимуществах, как оныя им от каждого природного государя от времени до времени получаемы были, защищать следова­тельно ж». Практически в жизни Кенигсберга ничего не должно было меняться. А вот даль­ше шли дополнительно требуемые выгоды:

ограничивать число войск, расквартированных в Кенигсберге;

оставить на своих местах гражданских чиновников и священнослужителей, с их прежними окладами и другими доходами;

предоставить городу право распоряжаться казной; не ограничивать торговлю, не нарушать ни водных, ни сухопутных связей как внутри провинции, так и с заграницей; обеспечить права местного дворянства, получение им доходов с имений; сохранить также права и при­вилегии купцов, пивоваров и еще ряд других льгот⁴⁰.

Выслушав делегацию, Фермор хотя и сослался на отсутствие соответствующих полномочий при решении подобных важных вопросов, но «обнадежил (депутатов) генеральною монаршею милостью», обещал «их прошения предоставить на всевысочайшее благоизобретение»⁴¹.

Неожиданное появление в Каймене парламентеров приятно расстроило планы Фермо­ра. Еще накануне он рассчитывал дать войскам отдых после чрезвычайно трудного мар­ша, а затем войти в Кенигсберг. Пришлось отказаться от этого намерения.

В три часа ночи 22 января русская пехота выступила из Каймена и к одиннадцати часам заняла форштадты (пригородные части) Кенигсберга.

«Мещанский караул» прусской милиции усту­пил свои посты гренадерам полковника Яковлева. Кенигсберг фактически оказался в руках русских. Началась подготовка к встрече русского главнокомандующего Фермора, красочно описанная в «Записках» Болотова: «Въезд его в сей город был пышный и великолепный. Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть наши войска и самого командира, а как присовокуплялся к тому и звон колоколов во всем городе, и играние на всех башнях и колокольнях в трубы и литавры, продолжавшиеся во все время шествия, то все сие придава­ло оному еще более пышности и великолепия»⁴².

Фермор со свитою, проследовав сквозь толпу любопытных зрителей, въехал в замок. Там его встретили оставшиеся члены местного правления во главе с Лесвингом и преподнесли «ключи от города». Вопрос о ключах «от Кенигсберга» периодически возникает в историче­ской литературе и чаще всего имеет чисто символическое значение. Однако ключи действи­тельно передавались. Вопрос снимает сам Фермор, который в своей реляции о январских событиях сообщал: «В то же самое время принесены ко мне от здешняго правительства ключи здешней цитадели Фридрихсбурга и Пилавской крепости»⁴³.

Войска продолжали входить в Кенигсберг. Уже в сумерках в город прибыла артиллерий­ская бригада, чуть позже остальные полки бригады Резанова. Орудия разместили на площа­ди замка, часть войск в самом городе, но большинство полков и эскадронов, с утра окру­жавших Кенигсберг, долго оставались без крова. Жители приглашали к себе на постой толь­ко офицеров. Умиротворенный великолепным приемом главнокомандующий, похоже, при всем этом забыл о главном действующем лице, солдате, который, пройдя с трех часов ночи более двадцати верст, остался ночевать в поле. Несмотря на это, обошлось без происше­ствий: дисциплина была достаточно строгой, и случаев самозахвата домов, притеснения местных жителей не было⁴⁴.

Необходимо отметить что Фермор как главнокомандующий русской армии, занявшей значительную часть провинции во главе с ее главным городом, оставался старшим военным начальником, но пока не имел никаких распоряжений об устройстве мирной жизни в про­винции. Поэтому им была предусмотрена только одна мера, практиковавшаяся еще Апрак­синым, — приведение к присяге жителей края.

Юридическим основанием для этих дей­ствий служил указ Елизаветы Петровны от 31 декабря (по ст. ст.) 1757 г. В указе отмеча­лось, что в «прежней кампании» (летом 1757 г.) «жители сами добровольно предавались в нашу протекцию». Императрица высказывала сожаление о том, что ее армия тогда была вынуждена покинуть уже занятые земли, а некоторые места «были выжжены и опустоше­ны». Все это было сделано «против Нашего желания». Теперь же императрица гарантирова­ла населению Пруссии «благоволение и милости» все при том же добровольном переходе в ее «протекцию»⁴⁵.

23 января Фермор отдал распоряжение о приведении к присяге жителей и чиновников. По мнению русских и немецких историков, присяга существенно изменяла условия «дого­вора», заключенного в Каймене. Так, прусская сторона рассчитывала, что все «персоны останутся в спокойном владении их имений, где бы они не находились». Сохранение соб­ственности было также обещано и указом Елизаветы Петровны, но только для тех жителей, кто останется в пределах провинции. Данное обстоятельство и подчеркнул Фермор, прика­зав «отписать (описать) имущество у тех... кои перед вступлением в город (русских) рети­ровались... объявить, что их деревни и домы в городе взяты быть имеют в секвестр (владе­ние до конца войны), за что они... дерзнули... из города удалиться, и ежели они не возвратятся, то все их движимое и недвижимое имущество конфисковано будет». Ужесто­чил требования и по расходу денежных средств в провинции. Все доходы будут поступать в русскую казну, «а в расход, без позволения никуда употребляемы не были». Особое внима­ние уделялось сохранению верности данной присяге. Здесь главнокомандующий предоста­вил себе право карать согласно законам всех отступников: «...против интересов (императри­цы) ни тайно, ни явно ничего не предпринимать»⁴⁶.

На приведение жителей провинции к присяге отводилось два месяца, а началась эта про­цедура 24 января в Кенигсберге. Это был день рождения Фридриха II, и можно только предполагать, какие чувства испытывали жители, преданные в душе королю. Наиболее торжественно проходил прием присяги в церкви королевского замка. Вначале зачитывался манифест императрицы. Затем пастор оглашал текст присяги. Присутствовавшие в церкви громко повторяли его, клялись «быть верными и покорными русскому правительству». Вна­чале присягали высшие чины, потом шли профессора и преподаватели университета, чи­новники различных учреждений⁴⁷. Был здесь и приват-доцент Иммануил Кант, хотя подписи философа под текстом прися­ги современные кантоведы пока не обнаружили. Но это не означает, что Кант уклонился от выражения верности русской императрице.

Сохранилось его письмо к Елизавете по поводу соискания должности ординарного (штатного) профессора логики и метафизики, в котором он объявляет о своем желании верой и правдой служить новой власти⁴⁸.

Русские власти назначались только в самые крупные города, занятые русскими войска­ми. Комендантом в Кенигсберге стал генерал Резанов, а обер-комендантом — бригадир Трейден, в Тильзите — майор Мейстер, в Пиллау — подполковник Гербель. Обязанности комендантов, а также старших воинских чинов ограничивались наблюдением за внутренним порядком. Во всех остальных случаях местные власти оставались самостоятельными, разве что могли получить указание «ведомость подать, сколько всякого звания хлеба и фуража у всех обывателей находится». За обеспечение русской армии продовольствием поставщикам платились деньги. «Для собрания доходов и налагаемой на здешний и прочие в Пруссии города денежной контрибуции», а также «для собирания по военному обыкновению на до­вольствие армии фуражной и провиантской контрибуции» назначались специальные долж­ностные лица. Распоряжения были оформлены соответствующими указами «в канцелярию Кенигсбергского правления, також к президентам Кенигсбергской и Гумбинненской камор в магистрат и в консисторию... которой тогда же предписано каким образом за высочайшее здоровье Ея императорского величества и всей императорской фамилии в кирхах при отправ­лении службы молиться»⁴⁹.

Фермору был подчинен и местный орган печати, выходивший с изображением россий­ского двуглавого орла (прусские гербы во всех официальных местах были заменены к концу января).

19 февраля 1758 г. в Кенигсберг прибывает указ Елизаветы Петровны, которым Фермор назначается генерал-губернатором Пруссии. В этом же указе содержались ответы на «пунк­ты» кайменского прошения. Н. М. Коробков, анализируя этот указ, пришел к выводу, что он стал «своего рода конституцией» новой российской провинции. И дело даже не в том, что было назначено главное руководство провинцией, через которое местные органы могли сноситься с центральной властью. Царским указом определялись такие льготы про­винции, которые она не имела при своем прежнем положении. Вот основные пункты указа:

«1-е. Город Кенигсберг, при его привилегиях, вольностях, правах и преимуществах за­щищаем будет.

2-е. Для постою в оном легкие войска без крайней и необходимой нужды никогда не введутся; почему

3-е. Город и жители и тогда твердо обнадежены быть могут, что никаких беспорядков и вынуждений не увидят.

4-е. Совершенная свобода в отправлении закона и публичной божией службы оставляет­ся ненарушимо на прежнем основании.

5-е. Церкви, школы, госпитали и прочие богадельни и сиротские домы при их учрежде­нии и имениях оставляются, а о доходах точные ведомости поданы быть имеют.

6-е. Гражданские и церковные служители, кои должность свою попрежнему радетельно исполнять будут, остаются при их прежнем жалованье и доходах.

7-е. Все казны и доходы без изъятия нам принадлежат, но буде какие доходы особливо и собственно принадлежат городу, то о том на рассмотрение имеют поданы быть точные ведомости с показанием своего на то права.

8-е. Ратушам архивы их и регистратуры оставляются.

9-е. Приватные библиотеки оставляются в диспозиции их хозяев, а о публичных точные реестры поданы быть имеют.

10-е. Свободную, беспредельную и надежную внутреннюю и иностранную коммерцию, выключая контрабант (контрабанду. — Г. К.), водою и сухим путем производить не токмо позволяем, но паче о защищении оной стараться будем и нашему флоту повелим идущие в Кенигсберг и из Кенигсберга корабли не токмо свободно пропускать, но паче в случае нуж­ды потребное вспоможение и всякое благоволение оным показывать.

Российский серебрянный рубль времен Семилетней войны.

11-е. Находящиеся в публичных пакгаузах и амбарах товары, кому б ни принадлежали, остаются в диспозиции их хозяев, но с коих пошлина еще не плачена, с тех верно сполна в казну нашу взята быть имеет.

12-е. Жители всякого звания генерально в спокойном владении всего их имения оставляются.

13-е. Отсутствующие с их домашними и имением могут надежно и безопасно возвращать­ся и только всякое будущее при них воинское оружие нашим воинским командам на сохра­нение отдавать имеют.

14-е. Все почты беспрепятственной их ход удержат, также всем из деревень и городов приезжающим и отъезжающим равномерная свобода и генерально всякий привоз дозволяется.

15-е. Все цехи и гильдии оставляются при их привилегиях и правах и правах при свобод­ном отправлении их ремесла и промыслов.

16-е. Никто генерально к принятию службы неволею принужден не будет, так как напротиву того не возбранится тем, кто похочет службою своею удостоиться особливой нашей милости.

17-е. Город и все королевство прусское могут на щедроты наши и милость совершенно надеяться столь долго, пока каждой в должном послушании останется и единственно своему званию прилежать будет»⁵⁰.

Комментируя «пункты» этого указа, можно говорить о том, что Пруссия, даже при не­удовлетворении в полном объеме кайменского соглашения, получила такие права, свобо­ды, льготы, каковых не имела ни одна внутренняя губерния России.

Прежде всего, указом подтверждались все льготы, которые имели ранее различные обще­ства и отдельные лица. Гарантировались свобода религии, свобода внутренней и внешней торговли. Мало того, последняя попадала под покровительство русского флота, а он доми­нировал на Балтийском море.

Все государственные доходы провинции Пруссия поступали в казну. Собственно, этим только подтверждалось прежнее распоряжение Фермора, но указом от казны освобождались общественные деньги: церковные расходы, доходы благотворительных обществ... Владель­цам имений было разрешено вернуться в свои поместья, причем обеспечивался свободный проезд по территории, занятой русскими войсками. Имения всех тех, кто находился на службе у Фридриха II, подлежали секвестру. Любопытным является еще одно положение указа. Речь идет о службе — как военной, так и гражданской. Подтверждалось, что насильно никто из жителей провинции не будет взят в русскую службу, но для желающих доступ свободен. И это при жестких требованиях комплектования прусской армии, например в Саксонии. Тот же либерализм допускался и в отношении прусских чиновников, которые могли или служить в российской администра­ции, или не служить.

В указе императрицы, кроме того, целый раздел отводился Кенигсбергскому универси­тету, которому гарантировались все расходы и объявлялась полная свобода обучения.

Все это в целом позволило Фрицу Гаузе впоследствии оценить режим правления русской администрации как гуманный: «Русские солдаты соблюдали хорошую дисциплину... Для граж­дан почти не существовало ограничений ни в свободе передвижения, ни в хозяйственной деятельности... русские власти не реквизировали помещений для себя, так как в учреждени­ях и церквах продолжали служить прусские чиновники и пасторы... Русские оказывали боль­шое уважение университету и не трогали свободы образования...

Русские офицеры были желанными гостями в ложах и у коммерсантов, участвовали в балах, саночных выездах и маскарадах. Жители Кенигсберга отваживались курить на улицах табак и научились пить пунш; их нравы стали более свободными. Рубль был активнее, чем талер»⁵¹.

Фермор, получивший официальные права на управление провинцией, постарался рас­ширить сферу своей деятельности, заняться административно-хозяйственной деятельно­стью. Но для этого надо было иметь более подробное представление о провинции, ее орга­низационной структуре, численности населения и т. д.

По поручению Фермора полковник Яковлев составил военно-статистическое описание про­винции. Но те сведения, которые собрал Яковлев, носили преимущественно познавательный характер. В его записке отмечалось, например, что Пруссия выращивает все сорта хлеба, изобилует сеном и овощами. Недостаток провинция испытывала в лесе. В то же время Яков­лев сообщал, что край был здорово истощен налогами. С начала Семилетней войны кроме обычных податей Фридрих II собрал в Пруссии 600 000 талеров в виде займа. Для сравнения сообщим, что сумма расходов Пруссии на содержание русской армии с января 1758 г. по сентябрь 1759 г. (то есть за сопоставимый период) не превышала 94 509 талеров⁵².

Благодаря полковнику Яковлеву, мы имеем наиболее достоверные сведения о населении провинции. Общая его численность составляла 521 232 человека. Городское население дос­тигало 20 процентов, причем в Кенигсберге проживало 40 тысяч, а остальные города имели в среднем по одной тысяче. Надо учесть, что общее количество населения за годы войны сократилось, ибо в 1756 г. и 1757 г. были произведены рекрутские наборы в прусскую армию, часть населения, особенно приграничных районов, ушла в Польшу. Кроме того, полвека назад здесь прошла опустошительная чума. Если прибавить к этому, что территория провинции включала в себя земли, ныне принадлежащие Польше и Литве, то общая плот­ность населения выглядела очень небольшой. Для Пруссии война в подобных условиях была особо тяжелой⁵³.

Значительно позже для русских стала ясна картина с административно-территориаль­ным управлением провинции. В момент занятия провинции русскими войсками она со­стояла из трех уездов: Самланд, Натанген и Оберланд. Уезды, в свою очередь, подразде­лялись на 33 амта. В 1751 г. амты вошли в девять вновь образованных юстиц-коллегий. Каждый уезд имел по три юстиц-коллегии. Число амтов в них было не одинаковым. Так, в Самландском уезде 1-я Мемельская юстиц-коллегия в своем ведомстве имела всего один главный амт Мемель, 2-я Инстербургская — три главных амта: Тильзит, Рагнит и Инстербург, 3-я Нойхаузенская — шесть: Тапиау, Лабиау, Шакен, Нойхаузен и Фишхаузен и т. д. Всего в провинции Пруссия насчитывалось в это время, вместе с Кенигсбергом, 63 города. Каждый город имел свой магистрат и городской суд. Провинция имела свое правительство — регирунг, состоящее из статс-министров. Кроме обычных провинциальных дел, статс-министры курировали религиозные учреждения, университет, госпитали и сиротские дома, школы и т. д. Высшим судебным заведением считался трибунал. Апелляция на его решение не принималась, и только в исключительных случаях, когда следовало обращение не в суд низшей инстанции (гоф-герихт), а сразу в трибунал, разрешалось подавать апелляцию в королевский суд.

Имелись также Кенигсбергский городской суд, Французский суд, зани­мавшийся делами французских поселенцев и подведомственный главному французскому суду в Берлине. Экономическую деятельность амтов, сбор налогов курировали две каморы, одна из которых располагалась в Кенигсберге, а другая — в Гумбиннене.

В состав камор входили лицент-коллегиум, для сбора портовой пошлины, и акциз-коллегиум, для сбора мелкой пошлины в городах провинции. Кроме того, правительство и магистраты руководили дея­тельностью ряда других комиссий и департаментов. Например, в состав Кенигсбергской каморы, кроме органов по сбору налогов, входили фабричное управление, пожарное и полицейское управления⁵⁴.

Обращает на себя внимание порядок комплектования штатных должностей в органах про­винциальной и местной власти. На большинство должностей существовал конкурсный от­бор. Для занятия места в духовном или образовательном учреждении необходимо было иметь документ об окончании теологического факультета и сдать соответствующий экзамен в кон­систории. Для занятия должности в судебном ведомстве требовалось пройти публичное ос­видетельствование в гоф-герихте. Кроме того, в трибунале и гоф-герихте половина должно­стей отводилась для лиц дворянского происхождения, а вторая половина — для ученых, не из дворян. Директором юстиц-коллегии мог быть только дворянин. Что касается военной организации, то в провинции квартировали пять пехотных, пять драгунских и два гусарских полка. Кроме того, в Кенигсберге, Мемеле и Пиллау располагались по одному гарнизонно­му полку. Большинство полков имели свои кантоны, откуда к ним поступало пополнение. Однако получить данные: в какие полки и сколько пополнения перед войной поступило — не удалось. Чиновники обеих камор заявили, что точное число пополнения знали только пол­ковые командиры⁵⁵.

Российские губернаторы были поставлены в сложное положение при сотрудничестве с такой развитой структурой провинциального и местного управления. Конечно, проще всего было бы заменить немецких чиновников на русских, но вставала языковая пробле­ма: где найти такое количество россиян со знанием немецкого языка, чтобы ими можно было укомплектовать 33 органа местного управления. Да такой задачи им и не ставилось. Видимо, достаточно было «взять в свои руки» такие органы, как регирунг, лицент-коллегиум и акциз-директориум, а также полицейское управление и комиссию (собираю­щую с городских жителей деньги на оплату постоя войск). Но среди глав российской администрации ни Фермор, ни Корф не знали организации гражданского управления края, этим начал заниматься только Суворов, а окончательное представление получили только при Панине. Поэтому внести соответствующий вклад в военные усилия России провинция не смогла.

Говоря о русской администрации в Пруссии, следует обратить внимание на то, что во многих современных изданиях авторы не делают различий между генерал-губернатором и просто губернатором, хотя эти две должности существовали здесь параллельно.

Первым генерал-губернатором новой российской провинции был назначен Вилим Фер­мор. Оставалась за ним и должность главнокомандующего русской армией.

Но в марте он выехал на Вислу, где сосредоточивалась армия для новых походов. Управление провинцией стало затруднительным. В связи с этим административные функции было решено передать особому губернатору, подчинив его главнокомандующему (генерал-губернатору)⁵⁶. В начале мая Фермор объявил всем воинским начальникам, «что в облегчение моих трудов по гене­рал-губернаторству королевства Прусского определен генерал-поручик Корф с жалованием по 500 рублей на месяц с доходов Пруссии»⁵⁷.

Как сообщают очевидцы, для получения такого ответственного поручения Корф был «не слишком способен и дарования его были столь незнамениты, что он... не умел и тогда не только писать по-русски, но ниже подписывать свое имя, а подписывал оное всегда по-немецки»⁵⁸.

В инструкции, данной Корфу в Петербурге, сообщалось, что, несмотря на завоева­ние прусской провинции, «хощем мы однако ж навсегда оставить память нашего велико­душия и милосердия». Вновь назначенному губернатору указывался маршрут движения (через Ригу и Мемель кратчайшим путем на Кенигсберг), его полномочия («принять команду не только над всеми гражданскими правлениями, но и над войсками нашими, кои составля­ют гарнизон в Кенигсберге, Пиллау, Мемеле и Тильзите»), Первоначально установленное Корфу жалование в 500 рублей в месяц за счет собираемых в Пруссии доходов, вскоре было увеличено. Корфу было разрешено привезти с собой из Петербурга «служителей» в количестве 7 человек. В то же время «наикрепчайше чрез сие рекомендуем, дабы во всех городах и местах королевства Прусского доброй порядок и строгая дисциплина содержаны были, а наипаче везде б скорое правосудие, без указания ни малейшей грубости и обид, происходило; что все на ваше смотрение и попечение полагаем». Деятельность Корфа на посту губернатора облегчалась тем, что «правление королевства Прусского уч­реждено на своих правах и от нас никакой отмены ни в чем не сделано, так что вам не остается более, как только смотреть, дабы дозволенные от нас Кенигсбергу и всему королевству прусскому на прошение его пункты, в следующей при сем копии с указа нашего к генералу Фермору от 24 января минувшего января сего года изображенные, ненарушимо хранимы были и дабы каждое место в прилежном исполнении своей долж­ности не ослабевало»⁵⁹.

Более конкретные наставления ему должен был сделать генерал-губернатор Пруссии В. Фермор. Корф отправился в Кенигсберг 8 июня и прибыл туда 11 июля 1758 г., когда Фермора в Пруссии уже не было, так как русская армия в это время находилась на театре войны, в глубине Пруссии. Фермор, не дождавшись Корфа, оставил ему перечень задач, которые губернатор должен был выполнить в ближайшее время. Среди них: сбор налогов (требовалось собрать 1 млн. ефимков в три этапа: первый этап уже был завершен, второй этап завершался 12 июля, а третий — 12 сентября); осуществление реконструкции крепост­ных сооружений и приведение их в «оборонительное состояние»; обеспечение охраны грани­цы провинции по реке Висле русскими войсками; поддержание порядка среди населения провинции («хотя все дали присягу, но по природной королю преданности доверять не надлежит, а должно недреманным оком смотреть, и таких верных людей иметь, которые б доносили о недоброжелателях, корреспонденции»).

Особым пунктом стоял вопрос о добы­че янтаря: «О ловле янтаря по морским берегам иметь надлежит доброе смотрение, дабы большие и дорогоценные штуки не могли каким коварством скрыты, или за границу прово­зимы быть»⁶⁰.

Правление губернатора Корфа было достаточно либеральным. Не проявлялось жесткой политики, столь характерной для военного времени, в сборе налогов, в пресечении антироссийской деятельности отдельных немецких чиновников, оставшихся на службе. В то же время он вел роскошный образ жизни. Секретарь Корфа А. Болотов вспоминал впо­следствии: «...жил он во всю бытность свою в Кенигсберге прямо славно и великолепно и не так, как бы генерал-поручику, но как какому-нибудь владетельному князю... Платье, экипажи, ливрея, лошади, прислуга, стол и все прочее было у него столь на пышной и великолепной ноге, что обратил он внимание всех прусских жителей к себе; а как присово­купил он ко всему тому со временем и весьма частые угощения у себя всех наизнаменитей­ших жителей кенигсбергских и старался доставлять всякого рода увеселения, то ...сан его сделался у всех так важен, как бы действительно какого-нибудь владетельного герцога и государя...»⁶¹

Корф оставался прусским губернатором до конца 1760 г., когда был переведен в Санкт-Петербург на должность генерал-полицмейстера.

Фермор и Корф по происхождению были немцами. Видимо, этим объясняется их отно­шение к местному населению как к соотечественникам. Ими допускались и послабления, часто неоправданные. Официально же они руководствовались манифестом Елизаветы Пет­ровны от 6 марта 1758 г., в котором указывалось: «...соизволяем мы и среди самой войны пещись сколько можно о благосостоянии невиновных худому своему жребию земель, потому торговлю их и коммерцию не пресекать, но защищать и вспомоществовать»⁶².

Торговля была тем инструментом, с помощью которого российское правительство и выс­шие представители Пруссии рассчитывали завоевать расположение местного населения, по­нимая, что Кенигсберг — в первую очередь торговый город.

Всячески поощрялась инициа­тива русских купцов в завязывании торговых связей с прусскими негоциантами. Документы сохранили для нас имена Спиридона Фалина из Осташкова, Алексея Збоилова из Великих Лук, Акинфа Антонова из Торопца и других, приезжавших со своим товаром на здешний рынок или поставлявших продукцию для русской армии. (В отличие от других армий-побе­дительниц, снабжавшихся за счет побежденных, русские войска получали часть продоволь­ствия и других необходимых товаров из империи.)

В то же время, несмотря на призывы правительства развивать торговлю, объемы ее были невелики, поэтому императрица вынуждена была издать еще один указ 23 мая 1758 г.: «Мно­гие однако ж сумневаются отпускать свои товары и корабли в земли короля Прусского. И для того сим вторично объявляем, что понеже непременно усердствуем мы о распростране­нии и свободной общей на Балтийском море коммерции, то соизволяем, что оная не токмо с землями короля Прусского отсюда и из прочих мест без препятственно производима была, но что б и прочие королевства Прусского области... оною пользовались, и в том от нашего флота никакого помешательства не имели»⁶³.

А что же местные купцы? Дискриминации их не было. Наоборот, уже с января 1758 г. подряды на поставку провианта и фуража были переданы местным купцам во главе с Адоль­фом Сатургусом. Накладывались иногда ограничения на вывоз зерна, на торговлю с Гам­бургом, Любеком. Но это диктовалось военными обстоятельствами.

Один из наиболее сложных вопросов, которые пришлось решать российской администра­ции, был связан с отправлением религиозных обрядов. В самом Кенигсберге оказалось большое количество русского населения: немало военнослужащих (с марта 1758 г. Азовский и Архангелогородский пехотные полки, госпиталь, комендатура), купцы.

Между тем в го­роде было 18 церквей, из которых четырнадцать лютеранских, три кальвинистских и одна римско-католическая. Православных не было⁶⁴.

Какой находили выход? Использовали полковые церкви. Походные, с небогатой утва­рью, они попеременно (полки же менялись) развертывались в королевском замке и счита­лись гарнизонной церковью. В Пиллау, где гарнизон составлял батальон вначале Пермско­го, а затем Троицкого и Сибирского пехотных полков, православной церкви также не было. В этой обстановке губернатор Корф обратился к императрице с просьбой «отправить в Ке­нигсберг, Пиллау и Мемель по одной церкви с надлежащей церковной утварью». В апреле 1759 г. российскому Синоду было дано высочайшее указание «в Кенигсберге, Пиллау и Мемеле подготовить удобные домы или тамошние публичные кирхи», а 20 июля 1760 г. (!) архимандрит Ефрем сообщает о своем прибытии в Кенигсберг и просит дать указания на выделение под церкви соответствующих зданий. Корф предложил в столице Пруссии шесть помещений, среди них: Московский зал в замке, над лютеранской церковью; Королевский дом, располагавшийся на улице, «идущей в сторону к Гумбинам» (бывшая Кенигштрассе, ныне улица Фрунзе); лютеранско-католическую церковь, «именуемую польской», на улице Штайндаммской... Церковнослужителями была выбрана церковь, более известная ныне как Штайндаммская кирха. Это была одна из наиболее старых кенигсбергских церквей, извест­ная еще с 1256 г. С 1526 г. церковью пользовались польские и литовские прихожане. Об этом сообщает и Корф: «...за лутчее и приличнее избрали церковь самуе ту, которая постро­ена в Кенигсберге первой именуясь Николаевской...». 4 сентября 1760 г. торжественно, при большом стечении местного населения состоялось освящение церкви. Многое свидетель­ствовало о том, что население Кенигсберга с интересом относилось к обычаям и традициям русских: любой русский праздник привлекал толпы народа. И после освящения церкви, когда последовала божественная литургия, «весьма изрядная проповедь»... «во все то время, которое продолжалось с десяти часов пополуночи и до первого часу пополудни, народ все оное смотрел с крайним удивлением, великолепие в церковных украшениях и сооружениях с церковными пениями наипаче их удивляло»⁶⁵.



Действующие лица:
Российская императрица Екатерина II (вверху)
Генерал-аншеф, барон Николай Андреевич Корф
Генерал-фельдмаршал, граф Петр Семенович Салтыков (справа)
Генерал-аншеф Петр Иванович Панин (внизу слевва)
Генерал-поручик Василий Иванович Суворов (внизу справа)

...В Европе шла война. А до Пруссии доходили лишь ее слабые отзвуки. Россия же принимала в войне непосредственное участие и ощущала все ее тяготы. Экономика и фи­нансы оскудевали. Российская общественность все громче стала проявлять признаки недо­вольства тем, что новая провинция фактически никаких обязанностей по оказанию помощи армии не несет.

Более того, по-видимому, пока российские власти придерживались версии о замене пос­ле окончания войны завоеванной прусской провинции на Курляндию, их вполне устраивала та обстановка в этой провинции, которая не создавала каких-то непредвиденных забот. «Тишь и гладь» в отношениях населения и российской власти устраивала всех. «Мы твердо стояли в Восточной Пруссии; древняя столица ея, Кенигсберг, обращена была в русский губернский город, — русское общество беззаботно в нем веселилось, и русские генерал-губернаторы мирно правили всеми завоеванными областями.

В Кенигсберг явилась русская духовная миссия с архимандритом во главе; чеканилась русская монета и, наконец, все жители покоренной страны приведены были к присяге на подданство российской императ­рицы» — таково краткое резюме той ситуации, которая сложилась в Кенигсберге в то время и влияние которой ощущалось в русском обществе спустя сотню лет после описываемых событий⁶⁶.

В этих условиях естественным стало формирование в Петербурге идеи о полном присо­единении прусской провинции к России. Да, провинция занята русскими войсками, ею управляет российский губернатор, все большее распространение там получают российские законы. Но, с международной точки зрения, это еще не было законным российским владе­нием. Требовалось международное признание. Россия вела войну в союзе с несколькими европейскими государствами и, естественно, их согласие на подобный шаг требовалось прежде всего. 30 апреля 1760 г. императрица Елизавета Петровна собственноручно утвердила про­ект присоединения Пруссии к России, составленный канцлером М. Л. Воронцовым. Через некоторое время, в качестве российского предложения, он был вручен послам графу Эстергази (Австрия) и маркизу л’Опиталю (Франция)⁶⁷.

В промемории указывалось, что, в соответствии с прежними договоренностями и но­вым союзным трактатом между Австрией и Францией от 30 декабря 1759 г., большинство государств, так или иначе участвующих в войне, получат «воздаяния». В их число входят Австрия и Франция, Саксония и даже «датский двор, за единое почти его неутральство». Однако российская сторона посчитала, что не все обстоятельства в этих договоренностях учтены. Особенно то, что касается России. Например, когда завершится война и все союзники России, приграничные государства с Пруссией, приступят к мирной жизни, «ее величество (императрица Елизавета Петровна. — Г. К.) найдется еще и тогда в великих затруднениях, коим образом возвращать заведенную толь далеко армию и сохранить с безчисленным иждивением учрежденные в Пруссии магазины и завезенную туда артилле­рию». Кроме того, указанные соглашения, по мнению России, не способствуют ограни­чению агрессивности Пруссии. В связи с этими, а также целым рядом других обстоя­тельств, Елизавета Петровна предлагала «императрице-королеве Марии-Терезии и королю Людовику XV», чтобы не в возмещение понесенного Россией ущерба от войны, а в при­знание вклада России в европейскую безопасность путем «укрощения возмутителя», в ходе послевоенной мирной конференции «Королевство Прусское» (имеется в виду — провин­ция Пруссия. — Г. К.) ...уступлено было». Тем более, что провинция «оружием ея импе­раторского величества действительно завоеванное, и которого жители добровольно учи­нили ея императорскому величеству присягу верности». Провинция эта «именем одним королевства громкое, а само по себе гораздо маловажное приобретение... к доказательству довольно, что оное к римской империи не принадлежит, что не всегда бранденбургский дом оным владел, что для завоевания онаго не новую войну начинать — оно уже завоева­но». Российская императрица считала, что так она «достойно и праведно получит знаме­нитое удовлетворение». Союзники должны были только заставить Фридриха II «от нея совершенно отречься» и дать «на оное свою гарантию»⁶⁸.

Однако переговоры между союзными державами затянулись. Затем последовала смерть Елизаветы Петровны и из смертельного врага Россия сделалась самым великодушным другом Пруссии, Фридриха II. О промемории просто забыли.

Александр фон Коцебу. "Взятие Берлина 28 сентября 1760 года" (1849).

В то же время, до перемены в 1762 г. флангов в войне, Россия еще владела прусской провинцией, поэтому Петербург пришел к выводу, раз возможно ее окончательное присоеди­нение к России, то пусть Пруссия уже сейчас несет тяготы войны наравне со всеми другими российскими провинциями. Но действующее руководство провинции на подобное изменение курса было не способно и тогда, в конце 1760 г., на смену Корфу русское правительство направляет В. И. Суворова, который вступил в должность губернатора 5 января 1761 г.⁶⁹

Отец будущего генералиссимуса был влиятельным в военных кругах человеком, состоял членом военной коллегии. Для улучшения снабжения продовольствием действующей ар­мии 20 апреля 1760 г. В. И. Суворов был назначен генерал-провиантмейстером. Полевое провиантское управление тогда находилось в Кенигсберге. В городе в те годы бывало мно­го российских военных и гражданских чиновников. Так что в появлении еще одного чи­новника не было ничего необычного. Первым почувствовало его присутствие местное на­селение. При непосредственном участии В. И. Суворова начали создаваться постоянные транспорты для подвоза провианта, формировался парк подвод, обслуживание которого возлагалось на население. Все это проводилось в плановом порядке, шло за счет выплат в казну⁷⁰.

Благоприятный резонанс среди населения вызвала деятельность нового губернатора по восстановлению защитных сооружений в районе Лабиау. Сильный шторм в январе 1761 г. разрушил береговые дамбы, снес мосты. В результате семьдесят деревень оказались за­топленными. На место стихийного бедствия был направлен в качестве организатора вос­становительных работ капитан Пермского полка Александр Обрезков. Губернатор лично контролировал, как идет ликвидация последствий шторма, требовал еженедельных отче­тов от Обрезкова: где сделано, как, сколько подвод работало. Сохранилось его письмо капитану: «Три рапорта Ваших получил. Поручика Карелина оставьте себе в помощь. Правильно обнадеживаете амтманов о сокращении расходов на починку. Служите казне. В Гумбинненскую камору дано указание, чтобы амтманы желающим вступить в работу препятствия не чинили»⁷¹.

Интересен отчет Обрезкова о выполненных работах (неотложные из них были завершены к ноябрю 1761 г., другие продолжались и в 1762 г., пока новый губернатор Панин весной их не прекратил). В нем по месяцам, дням указано, сколько было людей с подводами и без, сколько перевезено земли, сколько выплачено в день за работу. Указаны воскресные дни, непогода и лютеранские праздники — дни, когда работы не производились. Приведен рас­ход материалов и их стоимость. Даже на бумагу и чернила — четыре талера. И результат: затраты составили 6295 талеров 56 грошей, экономия от запланированного — около 35 про­центов. И как финал — благодарность Суворова: «...не оставляет вам за такое ваше к соблю­дению интересов попечение и старание объявить вам похвалу и моего удовольствия рекомен­дацию»⁷².

То, что многие инженерные сооружения Пруссии находились в довольно ветхом состоя­нии, было общеизвестно. Русское командование в начале своего правления пыталось приве­сти их порядок.

Но в связи с нехваткой средств императрица Елизавета Петровна в 1759 г. велела на время прекратить эти работы⁷³. Вскоре обнаружилось, что приостановка работ была ошибкой. Особенно угрожающее положение сложилось в Пиллау.

Сама крепость представляла собой по тем временам довольно значительное фортифика­ционное сооружение. Она имела пять бастионов, была усилена равелинами, рвом с водой, вспомогательным валом-контргардом. В самой крепости были оборудованы пороховые по­греба, хлебный магазин (склад), арсенал. Было все необходимое и для проживания гарни­зона, начиная от дома коменданта до кирхи и помещений для солдат. Крепостные сооруже­ния играли важную роль и в мирное время. Под их прикрытием располагался «форштадт», где имелись необходимые службы пограничного города. Тут и «пошлинная караульная», «казенный почтовый двор», городские склады. «Канава для постановления судов» служила местом для погрузочно-разгрузочных работ. Вход в нее прикрывался специальным оборони­тельным сооружением. По мнению русского военного командования, крепость Пиллау мог­ла сыграть, при необходимости, важную роль в продолжавшейся войне. Прежде всего, она была ближе к театру войны, чем та же Мемельская. Кроме того, она имела непосредствен­ную, водную связь с главным городом провинции. И, естественно, со стороны русской администрации ей уделялось особое внимание.

Летом 1758 г. появилось письменное указание губернатора Корфа «О починке гавани в Пиллау». Работы велись местным населением под руководством русских инженеров, причем финансирование осуществлялось за счет губернских средств⁷⁴.

15 апреля 1760 г. комендант крепости полковник Хомутов сообщил губернатору, «что каменные и деревянные строения крепости во многих местах очень развалились» и просил прислать для соответствующего осмотра инженерного офицера.

В июне этого же года Корфу поступило новое письмо с просьбой о помощи, «ибо мост перед равелином в крайнюю худобу пришел». Если его не отремонтировать, то «вся коммуникация между крепостью и форштадтом пресечется». Комендант крепости просил прислать специалистов и дать денег на ремонт, а необходимые строительные материалы обещал найти на месте⁷⁵.

Корф в этот момент нарушить указ императрицы не решился, хотя обстоятельства тре­бовали принять меры. Он обращается к своему непосредственному начальнику — генерал-губернатору В. Фермору. Затем, в ноябре 1760 г., обращение следует в Петербург, в Конференцию: на ремонт крепостей Пиллау и Мемель требовалось 49 091 руб. 45 коп. Деньги в кенигсбергской казне были, требовалось только разрешение на их расходование. Пока Конференция решала, 27 декабря было отправлено донесение уже главнокомандую­щему русской армией генерал-фельдмаршалу А. Бутурлину: если не вести «починку», то зимние штормы принесут еще больший вред. Было и здесь конкретное предложение: до получения ответа из Конференции испрашивалось разрешение платить за выполненные работы обывателям из Пиллау хотя бы 15 грошей в обычный день, 12 — в короткий. Но быстрого ответа ни из одного адреса получить не удалось. Никто не решался брать на себя ответственность⁷⁶.

Только 11 февраля 1761 г. Бутурлин прислал ответ новому губернатору, в котором пред­писывалось новые сооружения не строить, а старые восстановить, но только с согласия главной канцелярии артиллерии и фортификации, которая находилась в Петербурге. По сути, это был уход Бутурлина от конкретного решения, поэтому Суворов — настойчивый человек, с хозяйственной хваткой — 1 марта вновь обращается к главнокомандующему с напоминанием, что в «крепости немало отвалилось» и создалась угрожающая ситуация, ког­да «Пилавской крепости от поврежденных мест весьма большая опасность представляется, ибо по продолжающимся сильным и чрезвычайным ветрам больверк (укрепленная часть бе­рега. — Г. К.) вдоль гласиса (пологая насыпь перед наружным рвом крепости. — Г. К.) так попортился, что земля почти на две сажени внешней стороны обвалилась, и ест ли де в скором времени для починки потребных приготовлений сделано не будет, то море со рвом крепости без сомнения соединится, чрез то и город от крепости отрезан быть может». Суворов на свой страх и риск, нарушая запрет императрицы, быстро начинает работы и уже 12 марта 1761 г. докладывает главнокомандующему русской армией Бутурлину, «что поврежденные места уже многие в прежнее их лучшее состояние приведены»⁷⁷.

В довоенном Пиллау это место носило название «Russische Damm», в современном Балтийске название сохранилось — «Русская дамба».

Но, может быть, наиболее значимым событием в деятельности В. И. Суворова на посту губернатора стала кампания по сдаче в аренду амтов.

Существовал в Пруссии порядок, по которому земли с находившимися на них деревнями сдавались на определенный срок в аренду. По его истечении аренда возобновлялась на осно­ве перезаключения договора. Но за долгие годы все это сделалось пустой формальностью. Арендаторы-амтманы, по сути, владели наделами постоянно⁷⁸.

Суворов обратился в Сенат с просьбой разрешить ему организовать заключение новых договоров на конкурсной основе. С целью получения больших доходов с амтов он пред­ложил отдавать землю в аренду (у кого истек прежний срок пользования) любому жите­лю, кто больше заплатит. Тем самым гарантировался дополнительный доход. Напри­мер, за амт Фридрихсберг ежегодно по контракту платили 2 037 талеров 24 гроша 4 пфен­нига. По торгу амт достался мещанину из Тапиау с наценкой 400 талеров в год. Дей­ствия Суворова вызвали неоднозначную оценку. Сенат их одобрил. Старые амтманы оказались неконкурентноспособными. Появились жалобы. Положение было двойствен­ным. Во-первых, в стороне оставались истинные хозяйственники, амты переходили в аренду зачастую случайным людям, не имевшим познаний, опыта в сельском хозяйстве. Во-вторых, повышался доход в казну. Губернатор видел, что доходы могут быть еще большими и, несмотря на недовольство амтманов, планировал продолжить задуманное на следующий год. Но не успел...⁷⁹

В. И. Суворов, как и другие губернаторы, был близок ко двору, находился в курсе всех дел противоборствующих политических группировок. Как воспитанник Петра I, он являлся сторонником его дочери, Елизаветы Петровны, но, почувствовав, что время ее правления идет к концу, перешел в лагерь великой княгини Екатерины Алексеевны, будущей императ­рицы. За что и пострадал: сразу же по воцарении Петра III был снят с должности губернато­ра и вызван в Петербург. Ему грозила ссылка под видом назначения тобольским губернато­ром, но Суворов в Сибирь не поехал и принял даже участие в свержении Петра III⁸⁰.

Ровно год продолжалось губернаторство Суворова в Пруссии. Немного он успел сделать, но вникал во все дотошно, основательно, сократил количество расточительных балов, мас­карадов. Прекратились обеды в замке для многочисленных чиновников.

Губернатор «во вре­мя правления своего слишком был усерден к пользе государственной и не столь к пруссакам был благосклонен, как его предместник, но предпринимал иногда дела, не совсем для них приятные»⁸¹. Положение в провинции изменилось. Ее налоговые тяготы и повинности были увеличены; начался сбор рекрутских денег, использование местных лесных богатств.

Но вот в России происходит смена власти. Почти одновременно с кульминационным моментом в войне Пруссии и России — взятием в декабре 1761 г. генералом Румянцевым крепости Кольберг, что являлось предвестником скорого поражения Фридриха II и после­дующего окончания войны, — умирает императрица Елизавета, и на престол восходит Петр III.

Сторонник Фридриха II, Петр III в тот же день направляет к нему своего посланника Андрея Гудовича, германофила, незадолго до этого получившего образование в Кенигсбер­ге, Галле и Лейпциге⁸², с извещением о своем воцарении и намерении установить вечную дружбу с Пруссией. Российские историки считают, что эти намерения Петр III осуществил уже в первом трактате от 24 апреля 1762 г., которым Фридриху II безоговорочно отдавались все территории, занятые русскими войсками⁸³.

По мнению А. Мыльникова, в действиях Петра III в отношении возвращения занятых русской армией прусских земель можно найти моменты, если не оправдывающие, то объясня­ющие их, и пруссофильские настроения русского царя не были безграничными⁸⁴. Но для российского общественного мнения того времени (да и сегодня тоже) действия Петра III выглядели странными, граничащими с предательством. Ведь после взятия Кольберга русски­ми войсками война уже угрожала жизненно важным центрам Прусского королевства, и Фрид­рих II готов был отказаться от своей восточной провинции. Инструктируя своего посла Гольца о ведении мирных переговоров с Россией, он указывал: «Они (русские) предложат отвести свои войска за Вислу, возвратить нам Померанию, но захотят удержать Пруссию или навсег­да, или до заключения общего мира. На последнее вы соглашайтесь; но если они захотят оставить за собой Пруссию навсегда, то пусть они вознаградят меня с другой стороны...»⁸⁵.

Действия русского царя были для короля спасением. И уж совершенно невероятным представляется решение Петра III о переходе одного из лучших корпусов русской армии на сторону Фридриха II, хотя и без участия в боевых операциях.

Пруссия в начале 1762 г. усиленно и небезуспешно зондировала вопрос о заключении сепаратного мира с Австрией. Франция начала проявлять мирные настроения в отношении Англии. Твердость союзников явно дала трещину. Конечно, у России возникла серьезная опасность оказаться в международной изоляции. Фридрих II, понимая всю сложность ситу­ации для России, стремился всеми средствами сохранить для себя так внезапно появившего­ся союзника. Поэтому Петр III получает от короля гарантии оказать всемерную, вплоть до военной, помощь в возвращении его родной земли Шлезвига из-под датской оккупации, поддержать избрание курляндским герцогом вместо Э. Бирона принца Георга Людвига Гол­штинского, дяди императора, а на польский престол — дружественного России короля⁸⁶.

И все же, несмотря на явно отрицательные оценки действий Петра III русскими истори­ками, существуют обстоятельства, которые нельзя не учитывать при исследовании того пе­риода. Более того, они в той или иной степени оказывали соответствующее влияние на развитие ситуации в прусской провинции.

Так, 5 мая 1762 г. между Россией и Пруссией заключается мирный трактат, в соответ­ствии с которым восточная провинция должна была быть возвращена Фридриху II. А 14 мая Петр III подписал указ Адмиралтейской коллегии, в котором говорилось, что по причине «продолжающихся в Европе беспокойств не может армия наша из нынешних ее мест скоро возвращена быть, но паче же принуждена неотложно пополнять отсюда заведенные для нее магазины» (в том числе в Пиллау и Кенигсберге). В соответствии с этим повелевалось под­готовить к выходу в море кронштадтскую эскадру («но до указу нашего не отправлять»), а ревельскую эскадру под командованием контр-адмирала Г. А. Спиридова, наоборот, как можно скорее послать «крейсировать от Рижского залива до Штеттинского, прикрывая транс­портные суда»⁸⁷.

Все эти подробности не были известны населению Пруссии, но какие-то отголоски петербургских колебаний могли доходить до военного руководства провинцией. Местные жители, зная о симпатиях Петра III к Фридриху II, учитывая послабления, оказываемые русским царем в налоговой политике в Пруссии, другие знаки внимания, окончательно уверовали в скорое возвращение провинции под руку короля. Тем более что был установ­лен срок — спустя два месяца после подписания трактата от 5 мая 1762 г.

Пруссия должна перейти под юрисдикцию Фридриха II. Эта дата стала известна всем, но официальное сообщение о мирном договоре должно было появиться в печати только после его ратифи­кации.

Действующие лица:
Российский император Петр III (слева)
Генерал-фельдцейхмейстер, князь Григорий Григорьевич Орлов

Российский губернатор П. И. Панин должен был, таким образом, готовиться к передаче власти в провинции, а сменивший его Ф. М. Воейков — думать о том, как укрепить здесь российскую власть.

П. И. Панин был назначен губернатором в канун Рождества — 6 января 1762 г.⁸⁸ Правле­ние его в Кенигсберге длилось недолго, но было исключительно сложным, так как ему пришлось заниматься подготовкой к возвращению прусскому королю Фридриху II земель, занятых русской армией в ходе войны. Боевой генерал не имел опыта административной деятельности, но все же сумел выделить главное, то, что необходимо было решить для успешного вывода войск из Пруссии. Вся тяжесть работы по подготовке, прежде всего, к передаче власти, пала именно на него, и он считал, причем вполне обоснованно, что нача­ло всех мероприятий по смене власти должно строиться на законной основе, а не явочным порядком: «А понеже всякое исполнение по сему трактату начало свое имеют от объявления и публикаций заключенного мира...» Между тем, какой-либо официальной информации по этому вопросу Панин, в отличие от местных жителей, которым о подписании трактата стало известно относительно быстро, длительное время не имел. Обращение по подчиненности ничего не прояснило. На его запрос главнокомандующий русской армией П. С. Салтыков ничего положительного сообщить не мог. «Копию о мире имею только для известия», разре­шения на публикацию не было⁸⁹.

31 мая Панин, получив, наконец, известие о мире и о возложенных на него обязанностях по «передаче королевства прусакам», обратился к самому императору с просьбой разъяснить некоторые «пункты». Он спрашивал о том, что делать с артиллерией, боеприпасами, воо­ружением (в трактате говорилось о передаче только городов, земель, крепостей). Вывозить их или передавать?

В казне имелись наличные, остались запасы соли, в Кенигсберге выпускалась россий­ская монета — на монетном дворе находилось 1000 пудов меди (продажная цена 10 руб. за пуд); имелись запасы муки — 4813 четвертей, овса — 28 288, ячменя — 1431. Куда девать эти запасы? Как быть с больными и ранеными (в Кенигсберге — 833, Пиллау — 255, Мемеле — 198, всего 2154 человека)? Губернатор требовал указаний, куда отправить русские церкви и их утварь, куда направить чиновников, дела.

Пока же публикация трактата о мире в Кенигсберге задерживалась, а представители прус­ского короля, не дожидаясь официальных указаний, начали предъявлять свои требования.

Особую активность проявлял президент гумбинненской каморы Домхард, решением Фрид­риха II временно возглавивший экономическую деятельность обеих камор. 4 июля он напра­вил Панину резкое по тону представление, в котором сообщал, что он берет на себя всю полноту власти, и требовал разъяснить порядок передачи дел. Домхард писал, что торже­ственного мира до сего дня не было, не будет и завтра, хотя русские и ждут известия из Петербурга. Поэтому «предварительно спрашиваем, как сдачу города чинить соблаговоли­те?» Остальные пункты были выполнены вообще в приказной форме: «Чтоб завтра поутру Фридрихсбургская крепость прусскому коменданту полковнику фон Гейдеку была отдана со всеми принадлежащими потребностями. 3. Чтоб со всех государственных мест, как в го­роде, так и у ворот солдат сменить, а вместо них от магистрата завтра поутру поставить... 4. Чтобы учрежденных по сие время в Мемеле, Пилаве комендантов равномерно сменили тамошние крепости с принадлежностями потребными прусским офицерам отдать»⁹⁰.

Панину приходилось считаться с симпатиями Петра III к Фридриху II, на что рассчиты­вали прусские власти, но и поступиться порядком в провинции, безопасностью российских войск, находившихся в прусских городах, он не мог. Поэтому и ответ, и действия были выдержанными. Панин сообщил, что с «завтрашнего дня Правление, камер-юстиция, полиция и другие места здешней коллегии и департаменту отдаются». В то же время, ряд требований Домхарда был отклонен. Так, сообщалось, что во Фридрихсбургской крепости находится много амуниции, «которая гражданскому караулу поручена быть не может». Па­нин отдал распоряжения коменданту Кенигсберга полковнику Рейнсдорфу, комендантам Мемеля и Пиллау о замене магистратского (городского) караула «при государственных мес­тах и городских воротах».

7 июля Панин передал свою должность назначенному вместо него Ф. М. Воейкову⁹¹. Сам Панин получил распоряжение убыть к войскам, которые, по замыслу Петра III, должны были готовиться к войне с Данией из-за голштинского наследства.

Однако война не состо­ялась, а пришедшая к власти Екатерина присвоила Панину звание генерал-аншефа и пору­чила важное задание: «Ведая вашу ревность и усердие к нам, жалуем всемилостивейше пол­ным генералом и повелеваем вам принять корпус, состоящий под командою генерала Ру­мянцева, в свою полную команду, с которым, получа сие, немедленно в Россию возвра­титься имеете»⁹². Вхождение в должность Воейкову было облегчено получением 7 июля из Санкт-Петербурга депеши с ответами на запросы Панина о процедуре передачи провинции. Эти ответы предоставляли губернатору известную свободу действий. Рекомендовалось про­дать по сложившимся ценам имевшиеся на российских складах запасы соли, меди. На выру­ченные деньги можно было содержать больных и раненых русских солдат, находившихся в немецких госпиталях. Артиллерию, боеприпасы, вооружение предписывалось хранить над­лежащим образом, никому, ни под каким предлогом не передавать. Более того, сохранить российскую охрану: «Гарнизоны наши, хотя и сменены будут королевскими, однако оным оставаться там впредь до нашего указа». Самый важный ответ был в пункте 13: «О заключе­нии между нами и его величеством королем прусским вечного мира, всевысочайше повеле­ваем в сем королевстве публиковать вам обнародованием мирного трактата и через то жите­лей того королевства всякого чина... от учиненной... нам подданнической присяги свобод­ными объявить». Таким образом, Воейков получал юридические права на передачу провин­ции новым властям⁹³.

8 июля Воейков публикует прокламацию, освобождавшую население от присяги на вер­ность России, которую жители провинции дали еще 24 января 1758 г.

В этот же день в России совершается переворот, к власти приходит Екатерина II. Сразу же из Санкт-Петер­бурга в действующую армию был отправлен курьер, который должен был доставить главно­командующему генерал-фельдмаршалу П. С. Салтыкову указ о восшествии на престол но­вой императрицы. Маршрут движения курьера, гвардейского офицера Коромышева, лежал через Кенигсберг, куда он прибыл примерно 13—14 июля. Хотя указ был секретным, курь­ер на словах передал Воейкову о происшедшем в Санкт-Петербурге событии. Официальное известие о восшествии на престол Екатерины II от главнокомандующего Салтыкова посту­пило в Кенигсберг 16 июля. На следующий день прибыл указ императрицы, адресованный непосредственно Воейкову⁹⁴.

В ответном рапорте Салтыкову от 17 июля Воейков уведомил главнокомандующего о своих действиях до получения официального указа «к принятию сего города паки в наше правительство зделать диспозицию» и к подготовке присяги на верность новой императрице. Вот мероприятия, которые он осуществил под свою ответственность:

1.  «В крепость Фридрихсбургскую, в которой уже прусский комендант был, а гарнизон там в весьма малом числе людей частично из прусских инвалидов, частично из мещан состо­ял, наших солдат как от батальонов, так и от артиллерийской команды под образом работ производимых к испорожению наших там магазинов и цейхаузов вводить туда приказал».

2.  Принял меры по увеличению численности русских солдат, несших караульную служ­бу, следивших за порядком в общественных местах. Последнее для новых властей мотивиро­валось тем, что

«нынешняя ярмонка а наипаче производимое здесь с прусской стороны о замирении торжество, которое началось с происшедшей среды и весь город по две ночи был иллюминован, требует дабы между нашим солдатством и их мещанством, в случае иногда производимых драк, можно было все оное сокращать тем наилутче дисциплину соблюсти».

Фёдор Рокотов. Портрет Екатерины II (1763).

3.  Начальнику артиллерии полковнику Бурцеву приказал подготовить артиллерию, бое­припасы к открытию огня, «а солдатству как на гауптвахте так и пикетах стоящему, ружья иметь заряженыя, содержав все то в секрете».

4.  Приказал определить места сбора батальонов по тревоге.

После 16 июля в Кенигсберге был обнародован манифест Екатерины II, отслужен благо­дарственный молебен и приведены к присяге российские солдаты и все российские гражда­не. Воейков получил указание от Салтыкова принять все меры к соблюдению порядка в провинции и с этой целью не допускать прусских чиновников к исполнению их обязанно­стей. Но «главнейшее старание ваше приложить имеете не только покой и тишину в коро­левстве прусском сохранить, но и все то в действо потребить, что к повиновению его жите­лей... служить может, а особливо имеете нимало немедля во всем королевстве правление оного обще с доходами российскими чинами и прежние посты российскими воинскими людми занять...». Предполагалось, что «покой и тишина» могут быть достигнуты только тогда, когда «все иногда приехавшие уже в королевство прусское управители генерално от их должностей тот час вами отрешены быть имеют, и хотя до данного указа или от меня ордера в своих домах остаются, однако ж ваше превосходительство не оставьте как о их поступках, так и чтобы чего либо из собранных доходов у себя не удержали, недреманно наблюдайте...»⁹⁵.

Вызывала опасение обстановка в Кенигсберге. Приходилось прерывать праздничные ме­роприятия местных жителей. Поэтому коменданту города Рейнсдорпу было дано особое ука­зание, в котором предписывалось не только объявить манифест и привести к присяге рос­сийских подданных, организовать снятие прусских гербов с ратуши и других зданий, что он и сделал, а также установить необходимые караулы, изъять оружие у местных жителей, предупредить военнослужащих, чтоб «неприятностей жителям не чинили». Часть войск, находившихся в провинции, Воейков решил перевести поближе к Кенигсбергу. Вот что он писал полковнику Билову в Цинтен: «По получении сего, тотчас же соизволите ваше высо­коблагородие, взяв с собою, сколько будет возможно от Кирасирского полку конных и вооруженных кирасир, следовать в Кенигсберг с крайним поспешанием, но не вошед в город, самому вопервых у меня явиться, а команду поставить вне города... P.S. С кирасира­ми чтоб были патроны с пулями и крайне сюда поспеша»⁹⁶.

Интуитивные действия Воейкова, казалось, находили поддержку в первом манифесте императрицы: «Слава российская возведенная на высокую степень своим победоносным ору­жием, заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершен­ное порабощение»⁹⁷.

Однако манифест этот предназначался в первую очередь для русского общества, недовольного миром с Пруссией. Специальным рескриптом Фридриху II сооб­щалось, что «мы заключенный мир с его величеством продолжать будем свято и нерушимо». Ни Салтыков, ни Воейков не могли знать тогда, что одновременно генерал Чернышев, командовавший корпусом, выделенным Фридриху II, получил особый рескрипт, которым предписывалось объявить прусскому королю, что «мы заключенный мир с его величеством продолжать будем свято и нерушимо»⁹⁸.

Поэтому действия Воейкова и Салтыкова в Пруссии вызвали естественное недовольство мирного населения. Появились жалобы, протесты — до самого Петербурга. Салтыкову было предписано «исправить свою поспешность», а уже главнокомандующий предписывает Воей­кову собрать у себя прусских чиновников и объявить им, что предпринятые им меры были вызваны незнанием обстановки, сложившейся в российской столице. После того как ситу­ация прояснилась, они могут приступить к исполнению своих должностей⁹⁹.

Столь противоречивые первые политические шаги новой императрицы России вряд ли можно объяснить, как это делают некоторые историки, благодарностью Екатерины II прус­скому королю за его участие в устройстве судьбы некогда никому не известной и незнатной принцессы Фике. Скорее всего, они объяснялись необходимостью вывода из подчинения Фридриха II русского корпуса Чернышева. Это подтверждается последующими событиями. И июля 1762 г. на Вислу был отправлен специальный курьер с повелением «все королевство Прусское от занятия освободить». Но тот же курьер привез Салтыкову другое, собственно­ручное письмо Екатерины. Это письмо в одной из своих работ приводит биограф Екатери­ны II В. А. Бильбасов. «Господин генерал-фельдмаршал! Вы увидите из присланной при сем депеши, что я для света декларировала. Однако ж будьте уверены, что и я и все верные сыны отечества весьма довольны вашим поступком, что вы велели занимать королевство Прусское. Авось Бог даст переделывать по-своему несносный сей мир. Не спешите, да будьте осторожны: есть ли же король Прусский графа Чернышева не отпустить, чтобы наш пласс-дарм верно в руках досталось. Истинно все вам говорят спасибо. Екатерина»¹⁰⁰.

Переписка Салтыкова с Воейковым показывает, что противоречивые установки россий­ской императрицы по поводу судьбы Пруссии все-таки сильно запутали положение в про­винции, где, по существу, сложилась обстановка двоевластия.

Наконец последний российский губернатор Пруссии получил ордер Салтыкова от 25 июля 1762 г., которым предписывалось сообщить об окончательном решении по передаче провин­ции, отныне в дела внутренние не вмешиваться, разрешить занимать прусским гарнизонам крепости.

Карта Прусии начала XIX века.

И, самое главное, Воейков извещался о том, что Екатерина II поручила своему послу в Пруссии Репнину решить вопрос о назначении Фридрихом II «особливых комисса­ров» для вывода русских войск, вывоза провианта, фуража¹⁰¹.

Наступила самая ответственная пора — возвращение русской армии в Россию. Основная тяжесть в организации этого дела легла на генерал-поручика Федора Матвеевича Воейкова. Салтыков дал ему указание не ждать ответа Репнина, а сообщить кенигсбергскому прави­тельству о поручении русскому послу, постараться уточнить маршруты движения войск че­рез Тильзит, Гумбиннен, цены и количество провианта и фуража, которое прусские власти могут поставить для наших войск. «Вы же присовокупите и обнадежить можете, что скорым выполнением сего требования скорится возвращение войск... в Россию»¹⁰².

Из кенигсбергской канцелярии был получен ответ, что помощь в провианте и фураже русским войскам будет оказана, но для этого нужны данные: о количестве военнослужащих, лошадей, длительности маршрутов, сроках вывода армии. Естественно, что русское коман­дование не могло представить сведений, составляющих у всех народов военную тайну, по­этому было решено максимально использовать свои запасы, только в исключительных слу­чаях обращаться за помощью.

Вывод войск начался в августе 1762 г. Но какая-то их часть еще оставалась в Пруссии. Хотя общая их численность, дислоцируемая в самой провинции, была невелика (около че­тырех тысяч человек без корпуса Чернышева), но вывод тормозился многочисленными пре­понами, связанными с вывозом казенного имущества, вооружения, раненых (2154 челове­ка), нехваткой подвод, арендуемых у населения, спорами с прусскими властями по разным финансовым и материальным вопросам. Обстановка вокруг оставшихся гарнизонов услож­нялась. В начале октября 1762 г. Воейков сообщает императрице, что прусский губернатор Левальд «частыми своими как словесными, так и письменно требованиями крайне домогал­ся, чтобы как наискорее не токмо крепости Пилавскую и Мемельскую опорожнить, но и из самого Кенигсберга несколько военных команд вывести и расположить в других поблизости лежащих местах». С просьбой о выводе войск обращались и магистраты привислинских горо­дов Торуня, Мариенбурга, Эльбинга. Такое «массированное» давление на Воейкова вынуж­дает его реагировать». Он выводит часть батальонов из Кенигсберга и Пиллау и продолжает вывоз имущество и вооружения¹⁰³.

Воздействие на Воейкова оказывалось и со стороны прусского двора. Фридрих II сооб­щил российскому послу князю Н. Репнину, что ему пишут из Кенигсберга о присутствии там русских войск численностью до восьми батальонов. Какова причина этого? В ответе российскому послу Воейкову пришлось повторить свое письмо Екатерине II, чтобы разъяс­нить ситуацию для прусского короля. Заодно он сообщил, что было решено распродать запасы хлеба, но прусские власти дают слишком малую цену¹⁰⁴.

Нелегким и не таким скорым оказался процесс возвращения армии в Россию, и к концу 1762 г. он не был завершен. После отъезда в Россию главнокомандующего русской армией П. И. Салтыкова, Воейков остался в Пруссии главным российским военным начальником.

22 апреля 1763 г. Екатерина II направила Воейкову послание следующего содержания: «Федор Матвеевич. Отсутствие от команды фельдмаршала Салтыкова в необходимость привела вас оставить при команде»¹⁰⁵. Это один из последних документов, который фиксирует крайние сроки пребывания в Пруссии русских войск. В том же 1763 г., вскоре по возвращении в Россию, Ф. М. Воейков был назначен киевским и новороссийским генерал-губернатором.

Так закончилась Семилетняя война для России. Из-за действий Петра III Россия не уча­ствовала в заключении Губертсбургского мира в феврале 1763 г. Ну а Пруссия в результате этого мира не только сохранила за собой территории, полученные ею в Силезских войнах, но и значительно укрепила свое положение на европейской арене.

1     Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Польши // Россия и Германия. М., 1998. С. 55.

2     В историографии эти две войны иногда рассматривают как одну — 1740—1748 гг. — См., напр., Яковлев Н. Н. Европа накануне Семилетней войны. М., 1997. С. 7.

3     Коробков Н. М. Семилетняя война (1756—1762 гг.). М., 1940. С. 53, 54.

4     Politische  Korrespondenz Friedrichs des Großen. Bd. V. Berlin, 1880. S. 64.

5     Politische  Korrespondenz Friedrichs des Großen. Bd. II. Berlin, 1879. S. 406.

6     Цит. по: Масловский Д. M. Русская армия в Семилетнюю войну. Вып. 1. СПб., 1886. С. 125.

7     Цит. по:   Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1964.         Т. 23.   С. 193—194.

8     Коробков Н. М. Указ. соч. С. 19; Яковлев Н. Н. Указ. соч. С. 24; Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. М., 1995. С. 54; Пуцилло М. Русские великаны на прусской службе (1711—1746). М., 1878. С. 25-27.

9     Черкасов Ц. П. Указ. соч. С. 50.

“Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века // В борьбе за власть: Страницы политической истории России. XVIII в. М., 1988. С. 139—140. Впрочем, П. П. Черкасов считает, что Фридрих сам навязал свою волю англи­чанам. См. указ, соч., с. 60.

11     Архив кн. Воронцова (в дальнейшем — АВ). Т. 3. М., 1871. С. 377, 379.

12     См., напр.: Коробков Н. М. Указ. соч. С. 24—25.

13     Сб. РИО. 1872. № 9. С. 27-29.

14     Русская старина. 1873. Т. VII. С. 706—713.

15     Палисад — сплошной частокол из заостренных вверху бревен.

16     Масловский Д. М. Указ соч. С. 149—150.

17     Beckhern С. Geschichte der Befestigungen Konigsbergs. Konigsberg, 1890. S. 83—84.

18     Hasenkamp X. Ostpreussen unter dem Doppelaar. S. 112—117; Beckhern C. Ebd. S. 84.

19     Впрочем, Д. Масловский считает, что восстановленные сооружения если и могли как-то сдержать конницу, то только регулярную. Иррегулярная конница, представленная казаками и калмыками, такие препятствия все равно бы преодолела. Это хорошо понимали и в Кенигсберге, чем и объяснялась паника, охватившая городские власти при известии о наступлении русских. — См. Масловский Д. М. Указ. соч. С. 150.

20     Масловский Д. М. Указ. соч. С. 151.

21     Масловский Д. М. Указ. соч. С. 153.

22     Stamm H.-U. Schicksal in sieben Jahrhunderten. 1980. S. 75.

23     Коробков H. M. Указ. соч. С. 98; Stamm H.-U. Ebd. S. 'll.

24     Коробков H. M. Там же.

25     Масловский Д. М. Указ. соч. С. 53.

26     Масловский Д. М. Указ. соч. С. 68; Коробков Н. М. Указ. соч. С. 76, 78; Семека С. А. Медицинское обеспечение русской армии во время Семилетней войны 1756—1763 гг. М., 1951. С. 55.

27    Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. СПб., 1871. Т. 1. С. 524—529. Батареей шуваловских гаубиц, поступивших в армию накануне похода, командовал поручик Иван Ганнибал, будущий дед А. С. Пушкина. — См.: Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения к первому выпуску. Табл. 24.

28     Болотов А. Т. Указ. соч. С. 535—536.

29     Цит. по: Коробков Н. М. Указ. соч. С. 124.

30     Русские историки до сих пор спорят: оправданно ли было решение на отступление? Апраксина поддерживал Д. М. Масловский, Н. М. Коробков считал доводы Масловского неубедительными. — См., напр.: Короб­ков Н. М. Указ. соч. С. 131. См., также: Кретинин Г. В. Генерал-фельдмаршал Апраксин в Пруссии // Вопросы истории. 1998. № 7. С. 147—151.

31     Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. ВУА. Д. 1657 (А). Л. 664—668. См. также: Голованова Л. Д. Кретинин Г. В. О походе русской армии в Пруссию в 1757 году // Калининградские архивы: Материалы и исслед. Калининград, 1998.

32     Журнал о военных действиях российской императорской армии. СПб., 1761. Ч. ГС. 30.

33     Масловский Д. М. Указ. соч. С. 259.

34     РГВИА. Ф. ВУА. Д. 1657 «А». Л. 633.

35     АВ. М., 1877. Т. 4. С. 350; Коробков Н. М. Указ. соч. С. 147.

36     Масловский Д. М. Указ. соч. М., 1888. Вып. 2. С. 45—46.

37     РГВИА. Ф. ВУА. Д. 1663 «А». Л. 5; Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения 2-го выпуска. С. 8.

38     Масловский Д. М. Указ. соч. Вып. 2. С. 46.

39     РГВИА. Ф. ВУА. Д. 1657 «А». Л. 664-668; АВ. Т. 4. С. 337.

40     Масловский Д. М. Указ. соч. Вып. 2. Приложение 12.

41     Там же. Вып. 2. С. 47, 55.

42     Болотов А. Т. Указ. соч. Т. 1. С. 626.

43     Семилетняя война. Материалы о действиях русской армии и флота в 1756—1762 гг. М., 1948. С. 235—236; Журнал о военных действиях... С. 51.

44     Масловский Д. М. Указ. соч. Вып. 2. С. 48. Масловский при этом ссылается на: Hasenkamp Н. Ebd. S. 268.

45     Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения 2-го вып. С. 19—20.

46     Там же. Вып. 2. С. 51—52.

47     Коробков Н. М. Указ. соч. С. 150—151.

48     Филиппов М. М. Эм. Кант. Его жизнь и философская деятельность. СПб., 1893. С. 21—22.

49     РГВИА, Ф. ВУА. Д. 1657 (А). С. 664-668.

50     Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения 2-го вып. С. 106—108.

51     Гаузе Ф. Кенигсберг в Пруссии. 1994. С. 140—141.

52     Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения вып. 2. С. 27—34; Коробков Н. М. Указ. соч. С. 152.

53     АВ. 1873. Т. 6. С. 443.

54     Масловский Д. М. Указ. соч. Приложения 2-го вып. С. 35—43.

55     Там же. С. 44—48.

56     Губернаторами в Пруссии были Н. А. Корф (1758—1760), В. И. Суворов (1761), П. И. Панин (январь — июнь 1762), Ф. М. Воейков (июнь — август 1762). Должность генерал-губернатора была упразднена по ходатайству

B. И. Суворова.

57     Масловский Д. Указ. соч. Вып. 2. С. 139.

58     А. Т. Болотов в Кенигсберге: Из записок А. Т. Болотова, написанных им самим для своих потомков. Калининград, 1990. С. 69.

59     Полное собрание законов Российской империи. Т. XV. Ст. 10833.

60     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 9. Л. 1-10.

61      А. Т. Болотов в Кенигсберге. С. 90—91.

62     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 128. Л. 2.

63     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 128. Л. 14.

64     РГВИА.Ф. ВУА. Д. 1657 (А). Л. 664—668; А. Т. Болотов в Кенигсберге. Калининград, 1990. С. 59.

65     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 25. Л. 31—32, 59—60. Более подробно см.: Кретинин Г. В. Под Российской короной, или Русские в Кенигсберге. 1758—1762. Калининград, 1996. С. 46—48.

“ Присоединение Пруссии к России. Листки из записной книжки «Русской старины» // Русская старина. СПб. 1873. Т. VIE С. 705.

67     Там же. С. 705-706.

68     Там же. С. 706—713.

69     А. Т. Болотов в Кенигсберге. С. 138.

70     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 312. Л. 2.

71     Там же. Д. 376. Л. 1, 9 и далее.

72     Там же. Л. 72-73, 103, 151-158, 160.

73     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 144. Л. 2; Д. 328. Л. 45.

74     Там же. Д. 144. Л. 2.

75     Там же. Д. 328. Л. 2, 6.

76     Там же. Л. 45.

77     Там же. Л. 46.

78     Масловский Д. Указ. соч. Приложения 2-го вып. С. 44—45.

79     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 393. Л. 1-19.

80     Штелин Я. Я. Записки // Русский архив. 1909. № 7. С. 531.

81     А. Т. Болотов в Кенигсберге. С. 170.

82     Бантыш-Каменский Д. М. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. СПб., 1840. Ч. 3. С. 10, 31, 286.

83     См., напр.: Коробков Н. М. Указ. соч. С. 321.

84     Мыльников А. С. Искушение чудом: «Русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1990.

C.       83.

85     Цит. по: Коробков Н. М. Указ. соч. С. 320.

86     Мыльников А. С. Указ. соч. С. 82.

87     Там же. С. 82-84.

88     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 431. Л. 1.

89     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 529. Л. 70-71.

90     Там же. Л. 94.

91     Рапорт о сдаче должности Паниным был подписан 27 июня (по ст. ст.). — РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 438. Л. 26. См. также: Коробков Н. М. Указ. соч. С. 326.

92     Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон. Т. 44. С 595—596'

93     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д.  529. Л. 87.

94     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д.  530. Л. 23.

95     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д.  530. Л. 1-21.

96      РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д.  530. Л. 6.

97     Бильбасов В. А. Исторические монографии. СПб., 1901. Т. 5. С. 333.

98     Там же. С. 333.

99     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 454. Л. 4.

100     Бильбасов В. А. Указ. соч. С. 333—334.

101     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 454. Л. 21.

102     Там же.

103     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 500. Л. 4, 5, 23,  26.

104     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 500. Л. 26-27.

105     РГАДА. Ф. 25. On. 1. Д. 438. Л. 37.