Урок Гросс-Егерсдорфа: сробел – пропал

Андрей Болотов
«Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков»

 

 

 

Фридрих атакует, Россия вступает в Семилетнюю войну

Военные действия Семилетней войны (1756 – 1763), которую историки иногда называют Самой первой мировой, начались не в Европе, но в далекой Америке, где столкнулись интересы Англии и двух других колониальных держав – Франции и Испании. Однако самые ожесточенные и кровопролитные сражения Семилетней войны произошли на европейском континенте.

Ведущая пятерка государств, участников данного конфликта, имела глобальные и четко поставленные в ней цели:

• Англия – стать единственной мировой колониальной империей, одолев на этом поприще главного конкурента – Францию и отчасти все более приходящую в упадок Испанию.
  
  
• Франция – составить конкуренцию Англии в колониальной политике, остаться доминирующей державой в континентальной Европе.
  
  
• Австрия – вернуть потерянную ранее Силезию, закрепить за собой статус сильнейшей державы в Восточной Европе.
  
  
• Пруссия – войти в число ведущих государств Европы, расширив территорию за счет сопредельных государств.
  
  
• Россия – стать ведущим игроком в европейской политике, обезопасить прибалтийские и западные владения, заручиться помощью Австрии в войне с Турцией.

Остальные участники войны имели цели локального характера, которые к тому же периодически корректировались.

Из пятерки главных участников глобального конфликта Россия изначально имела наименьшую мотивацию участвовать в нем, но по мере развития военных действий втягивалась в войну все больше и больше.

Ни одна из держав, выступающих против Пруссии, не стремилась к уничтожению прусского государства. Всем была удобна небольшая Пруссия в качестве задиристого союзника, но без претензий на большее.

 

Фрагмент карты сражений Семилетней войны.

 

Стремясь не дать объединившимся в коалицию Франции, Австрии и России выработать согласованный план действий, прусский король Фридрих II (он же Фридрих Великий, он же Старый Фриц) выступил первым, захватив в 1756 году Саксонию и увеличив свою армию за счет саксонских солдат на 20 тысяч человек. Затем в мае 1757 года последовало взятие Праги, после чего в войну вступили Россия и Франция.

 

Пруссия: не числом, а умением

Если сравнить основные силы военных блоков Англия-Пруссия-Ганновер и Франция-Австрия-Россия, обращает на себя внимание подавляющее превосходство последнего в численности солдат под ружьем: 723 тысячи против 340 тысяч. На самом деле численно ситуация для прусской стороны была еще более удручающая – свою небольшую армию Великобритания не собиралась использовать в сражениях на территории Европы. Стычки в колониях были куда менее кровопролитны, зато позволяли решать английскому правительству самые важные для страны задачи по контролю над колониальными владениями. В Европе же Англия воевала только деньгами. Таким образом, соотношение сил армий в Европе составляло примерно 1:3 не в пользу Пруссии. Однако же, Фридрих II не видел в этом препятствий к достижению своих целей, полагаясь на боевую выучку прусской армии и ее высокую мобильность, позволяющую создавать, как минимум, равенство сил в определенном месте в наиболее ответственные моменты. Но, поскольку Восточная Пруссия таким местом не была (по крайней мере, в начале кампании), то там предполагалась иная тактика. К ней мы вернемся чуть позже, а пока рассмотрим, чем же пруссаки могли противостоять угрозе российского наступления.

В любой европейской армии тех лет главным родом войск была пехота. Пехотинцы вооружались гладкоствольными кремневыми ружьями. Дальность их условно-прицельной стрельбы не превышала 200 метров.

Для обеспечения требуемой плотности огня батальоны пехоты строились в линию. А для достижения приемлемой скорострельности большинство армий Европы строило пехоту в три линии. Пока одна линия производит залп, остальные перезаряжают оружие. Для этого солдат доставал из подсумка бумажный патрон, отрывал его край зубами, открывал крышку затравочной полки ружья, высыпал немного пороха на неё, закрывал крышку полки, остальной порох из патрона высыпал в ствол, туда же шомполом забивалась свинцовая пуля с бумажным пыжом. После этого солдат был готов произвести выстрел. Батальоны Фридриха II развивали общую боевую скорострельность до 5-5,5 залпов в минуту. На учениях же Фридрих требовал «каждому солдату выпускать шесть пуль в минуту с седьмой в стволе». 

Теперь представим картину боя тех времен в динамике. Выстроенные в три шеренги пехотные соединения начинают сходиться. Темп сближения – медленный строевой шаг – только так обеспечивалось требование строго сохранять линию. Когда дистанция до противника сокращается метров до 140-150, офицер отдает команду произвести залп. Выстрелы сотен солдат сливаются в один. У противника падают убитые и раненые, но вымуштрованная пехота тут же смыкает ряды, не нарушая построения, и производит залп ответный.

Когда дистанция сокращается метров до 50, а иногда и до 30, одна из сторон первой отдает команду «Примкнуть штыки!», солдаты крепят штык на ружьё и, не сбиваясь на бег, ощетинившись штыками, переходит на ускоренный шаг, пока не встречается в штыковой атаке с противником.

И вот здесь у прусской армии было целых три козыря, подмеченные военными наблюдателями-современниками:  

1. Прусская пехота успевала сделать 4–5, а иногда и 6 залпов от момента сближения на дистанцию выстрела до перехода в штыковую атаку.
2. Прусская пехота как хорошо отлаженный механизм смыкала строй, когда пули или ядра противника вырывали из строя целый фрагмент, а потому ответный залп следовал без замедления и потери плотности стрельбы.
3. Прусские командиры проявляли завидную выдержку, и пехота не переходила в штыковую атаку раньше времени, потому зачастую успевала дать еще один «лишний» залп по противнику, уже идущему со штыками наперевес.

Правда, затем в штыковой атаке уже побеждал тот, в чьих рядах оставалось больше боеспособных солдат. И поэтому те самые один-два дополнительных залпа, что прусская пехота обычно успевала сделать, иногда оказывались решающими.

В событиях лета 1757 года на территории Восточной Пруссии у ее защитников был еще козырь – фигура самого командующего генерала-фельдмаршала Иоганна фон Левальда. В отечественной историографии Левальду уделено не очень много внимания. Между тем, именно в своем фельдмаршале видел король Фридрих надежду на благоприятный успех кампании против русской армии. Левальд был в меру осторожен, обладал чрезвычайно большим опытом (особенно в сравнение с таковым у русских командиров), считался мастером маневра, импровизатором и специалистом по нащупыванию слабых мест у противника. А если учесть, что фельдмаршал был уроженцем Восточной Пруссии и потому хорошо знал местность, то лучшей фигуры для осуществления планов Фридриху было не найти.

Кстати, о самом Фридрихе Великом. Часто задается вопрос: а что такого великого в военном деле сделал этот король, получивший прозвище «Великий»?

Остальные же достижения Фридриха внешне вовсе не выглядели великими. Он «всего лишь» сумел снизить до предельно низкого уровня небоевые потери в походах, сделал заботу о раненых и их эвакуацию с поля боя обязательными и сумел раз и навсегда покончить с любыми проявлениями мародерства и бесчинств по отношению к мирному населению: солдат, забравший буханку хлеба у крестьянина, или фуражная команда, оставившая без оплаты или долговой расписки крестьянскую общину, предавались трибуналу, после которого мог следовать расстрел.

Отдавая дань «лучшей армии Европы», как порой называли современники армию Фридриха Великого, следует отметить и её слабые стороны. Дело в том, что в маленькой (в сравнении с противниками) Пруссии, к тому же не до конца восстановившей народонаселение после эпидемии чумы 1709-1711 гг. собрать 150-200-тысячную армию на основе рекрутского набора было чрезвычайно сложно.

Прусские армейские вербовщики для пополнения пехотных полков с поощрения Фридриха шли на любые, даже преступные меры. В армию забирали обманом, за долги, путем форменной кражи людей, включая иностранных граждан.

Взятые в плен вражеские солдаты иногда в полном составе зачислялись в прусскую армию. С рекрута любой ценой бралась подпись под присягой, после чего его голова брилась особым образом – чтобы легче было ловить дезертиров. После этого покинуть службу новобранец мог либо убитым в бою, либо по причине проблем со здоровьем, либо будучи расстрелянным за дезертирство. В виду такого положения, моральных дух солдат находился на очень низком уровне. Для предотвращения массового дезертирства были запрещены ночные переходы, на лесных дорогах пехота сопровождалась кавалерией, а во время сражения по флангам каждого полка располагались специальные роты, задача которых была сжимать строй и пресекать любую попытку бегства с поля боя.

Прусская кавалерия в том виде, в котором она предстала на «подмостках» театров военных действий Семилетней войны, была любимым родом войск короля, предметом его гордости, его детищем, выращенным буквально с пеленок.

В отличие от пехоты, кавалерия набиралась на полностью добровольной основе из свободных граждан прусского государства.

Элитой прусской кавалерии были кирасиры – тяжелая линейная конница. Свое название она получила от кирасы – стального нагрудника, который спасал кирасира от холодного оружия и даже ружейного или картечного выстрела, если он был произведен с дальнего расстояния или под углом. Фридрих лично писал инструкции и наставления по вооружению, строю и тактике действий линейной конницы. Для эскадронов кирасиров подбирались мощные кони ганноверской породы. Конные занятия для прусской кавалерии проводились ежедневно. Только так по мнению короля можно было достичь высокого уровня подготовки и слаженности действий.

 

Прусская линейная конница была выучена наступать галопом так плотно, что всадники касались коленями друг друга. Столь плотную массу, набравшую скорость, не могли остановить ни залпы пехоты, ни град картечи. Даже раненые всадник и лошадь по инерции в общем потоке врубались в построения противника, ломали строй, давили пехоту, после чего неприятель превращался в спасающуюся от палашей кирасиров хаотичную людскую массу. По наставлению Фридриха прусская тяжелая кавалерия действовала в атаке исключительно холодным оружием и натиском – стрельбу с лошади прусский король считал пустым делом, и современники утверждают, что он был полностью прав.

Легкая кавалерия – гусары, также набирались в прусскую армию на добровольной основе. Основные задачи, которые решали гусары, заключались в быстрых фланговых и тыловых ударах по противнику, преследовании отступающего противника, боевом охранении колонн на марше (в т.ч. и для ловли дезертиров), разведке и усилении отрядов фуражиров.

Прусские гусары были единственными в Европе, на кого распространялась общая войсковая дисциплина.

В остальных армиях в той или иной мере существовала «гусарская вольница», зачастую приносившая много проблем командованию и остальным подразделениям. Но, как и в других армиях, лошади гусар были низкорослыми, их выездка, как и конная подготовка самих гусар, проводилась в минимальном объеме, считалось, что повышать мастерство и подготовку гусары должны самостоятельно.

Что касается драгун, то Фридрих не считал необходимым иметь их в большом количестве. По его мнению, все кавалерийские задачи могли быть решены тяжелой и легкой кавалерией. Прусские драгуны воевали как драгуны других армий в конном и пешем строю, вооружались легкими короткоствольными винтовками с невысокой точностью стрельбы, эффективными на расстоянии не более 150 метров. Стрелять с седла им категорически запрещалось, впрочем, как и другой кавалерии, кроме гусар, вооруженных пистолетами для ближнего боя.

Фридрих II и генералитет Пруссии были крайне высокого мнения о возможностях прусской армии. И наоборот, подготовку армий противника прусский король считал не идущей ни в какое сравнение с боевыми качествами своих войск.

 

Русская армия – темная лошадка

Надо заметить, что отчасти Фридрих был прав. За исключением того, что проведенная императрицей Елизаветой качественная реорганизация русской армии к началу Семилетней войны уже стала приносить свои плоды. В период дворцовых переворотов и интриг 1727 – 1741 гг. созданная еще Петром новая русская армия пришла в упадок. И если гвардия еще материально поддерживалась на более или менее приличном уровне, то дела с обеспечением боевых частей обстояли из рук вон плохо. Особенно тяжелым положение было в кавалерии. По словам австрийского офицера, капитана Парадиза, в 30-е годы (XVIII в.) находившегося в России, «в кавалерии у русской армии большой недостаток… Правда, есть драгуны, но лошади у них так дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя… Драгуны, сходя с седла, лошадей на землю валили».

Реорганизация армии несколько исправила положение.

К трем имеющимся кирасирским полкам создали еще три. Но и такое количество тяжелой конницы было недостаточным. Однако же увеличение количества кирасирских полков сдерживала дороговизна покупки крупных лошадей и их содержания. Поэтому основой русской регулярной конницы стала кавалерия средняя – драгуны. В условиях недостаточного финансирования в драгунских полках русское командование видело определенную положительную сторону, т.к. этот вид кавалерии предназначался для несения службы как в конном, так и в пешем строю. Универсальность, правда, снижала качество драгун как пехоты, так как вооружались они ружьями более легкими и короткоствольными. Да и применение драгун в конных атаках производило меньший эффект, чем атака классической линейной конницы. Зато в качестве высокомобильных боевых отрядов, способных решать практически любые задачи второстепенной важности, драгуны были вполне эффективны.

В русской коннице практически отсутствовала регулярная легкая кавалерия. Еще при Петре попытались было создать гусарские отряды из наемных венгров, валахов и поляков. Однако со временем, не найдя средств для их обеспечения, новоявленным гусарам предложили земельные наделы в Малороссии в обмен на готовность встать в строй в случае войны, т.е. превратили гусар в подобие казаков. В итоге к началу Семилетней войны гусарские полки были совершенно не боеспособными, а потому в дополнение к ним и в качестве основы легкой кавалерии в русской армии была задействована конница иррегулярная – донские и чугуевские казаки и т.н. «четырехнародная команда», состоявшая из калмыков, башкир, казанских татар и мещеряков.

Эти отряды имели самое разномастное вооружение – от пехотных ружей до луков и дротиков, что стало причиной многочисленных анекдотических ситуаций и головной болью для офицеров и командования русской армии.

Чтобы оценить значение этого шага, придется сделать краткий экскурс в историю артиллерии XVIII века.

Все орудия того времени делились на пушки, гаубицы и мортиры. Самыми длинноствольными были пушки. При равных калибрах они обладали самым мощным зарядом относительно других видов орудий и самой высокой начальной скоростью ядра. Большой заряд требовал крепкого ствола и надежного лафета. Поэтому пушки были и самыми тяжелыми орудиями в армии. Пушка стреляла прямой наводкой чугунными ядрами. За счет рикошета ядро несколько раз подпрыгивало после соударений с землей, чем компенсировалась неточность прицелов того времени.

Пушечное ядро уверенно поражало противника на дистанциях километр и более, при построении в несколько линий могло убить трех-четырех солдат и вдобавок разрушало фортификационные сооружения.

Недостаток же пушек заключался не только в их большой массе, но и в том, что стрелять они могли только ядрами – разрывная граната или бомба разрушалась мощным зарядом уже в канале ствола. Кроме того, эффективная рикошетная стрельба ядрами была невозможна в болотистой или сильно пересеченной местности.

Гаубица обладала меньшей длиной ствола. Стреляла она по умеренно навесной траектории пустотелыми бомбами (снаряд массой свыше одного пуда) и гранатами (масса меньше одного пуда), в который закладывался пороховой заряд. Граната разрывалась в воздухе над противником или же после падения в зоне его расположения, поражая живую силу осколками оболочки. Однако, это в теории, а на практике пороховой заряд бомбы обладал не столь значимой силой, оболочка не давала нужного количества осколков, граната часто раскалывалась при попадании в твердое препятствие, иногда не происходило воспламенение заряда. Поэтому эффективность бомб и гранат, в сравнении с рикошетирующими ядрами, была не столь сильно выражена. В ближнем бою гаубицы переводились на прямую наводку и поражали наступающего противника картечью. Дальность поражения картечным зарядом была сопоставима с дальностью ружейного выстрела, причем пока скорость картечи была высокой, не обеспечивался её широкий разлёт, а когда разлёт достигал желаемой площади, картечь была уже на излёте и зачастую не пробивала плотную ткань мундира, не говоря уже о кирасе тяжелой кавалерии.

Изобретенный офицерами-артиллеристами Даниловым и Мартыновым «единорог» был гаубицей с удлиненным стволом на легком полевом лафете.

В отличие от обычной гаубицы или мортиры, он мог стрелять ядрами (пусть и не так далеко, как пушка), а картечь вылетала из его ствола с большей начальной скоростью. Коническая камора (часть ствола, где размещался заряд пороха) «единорога» способствовала полному вылету остатков сгоревшего пороха из ствола и сокращала время чистки ствола банником. Таким образом, русская армия получила мобильное, универсальное и скорострельное оружие, оптимально сочетающее в себе необходимые качества.

В походе в Пруссию приняли участие и широко известные «секретные гаубицы». Их «секрет» заключался в овальном канале ствола, расположенном большей осью параллельно земле. По замыслу их создателей такие гаубицы должны были выпускать картечь не ровным конусом, а своеобразным веером, что способствовало бы её более широкому разлету и большей эффективности поражения, т.к. предполагалось, что большинство составляющих заряд пуль достигнет своей цели как раз на высоте роста неприятельских солдат. К сожалению, ни Шувалов, ни оружейники того времени не знали определяющих полет картечи законов физики, по которым форма канала ствола не влияет на распределение картечи в пространстве, потому лестные отзывы военных об использовании таких гаубиц в бою можно отнести исключительно к чинопочитанию, весьма характерному для русской армии (и не только в те времена!). К слову, после смерти Шувалова «секретные гаубицы» были вскоре сняты с вооружения.

Что же касается русской пехоты, то определенно ее недостатком было вооружение.

Иностранные дипломаты, бывшие по совместительству шпионами, докладывали из России, что пехотные полки вооружены ружьями, как нового облегченного образца 1753 года, так и старыми, находившимися на вооружении еще с петровских времен. Стрелковое оружие в русской армии, как правило, служило до полного износа. Стволы неоднократно рассверливали. Это вело к тому, что каждое пехотное подразделение было вооружено оружием с разными калибрами, дальностью стрельбы и скорострельностью, что не способствовало слаженности огня в условиях линейной тактики. Впрочем, те же источники сообщают о высоком боевом духе русских солдат и низком уровне дезертирства.

 

Планы Левальда

Сказать, что фельдмаршал был опытен и искушен в военном деле – это не сказать ничего. К моменту русского вторжения Левальду было 72 года, из которых 58 он провел на военной службе, участвовал как в наступательных, так и в оборонительных сражениях. Его задачей было не дать русской армии свободно двигаться вперед, связать ее во множестве мелких стычек, препятствовать заготовке провианта и фуража, а при удачном стечении обстоятельств потрепать в нескольких сражениях. При этом следовало сохранять свою армию от серьезных потерь и ждать подкрепления от Фридриха. Левальду дозволялось идти на мирные переговоры, заключать временные перемирия, можно было даже сдать Кёнигсберг, лишь бы замедлить продвижение русских.

Но лучшим вариантом Фридрих видел разгром русской армии в сражении, где Левальду предстояло противопоставить численности русских войск воинское искусство, фактор внезапности и выгодную позицию на местности.

Еще в момент выхода русской армии в поход весной 1757 года, Левальд провел инспекцию крепости Кёнигсберг и пришел к выводу, что земляные укрепления его обветшали и не являются сколь-нибудь надежной защитой от неприятеля. Левальд с самого начала исключил упорную оборону Мемеля (г. Клайпеда) и Кёнигсберга, т.к. укрепления этих крепостей были недостаточно мощными, а сама оборона внутри крепости не была способна выполнить поставленные перед ним задачи. Тем не менее, в крепостях был оставлен гарнизон (3000 солдат в Кёнигсберге и 800 солдат в Мемеле) с крепостной артиллерией. Укрепления Кёнигсберга в районе Бранденбургских ворот даже подвергли ремонту, дабы крепость не стала легкой добычей передовых отрядов русской кавалерии, а сковала бы при штурме главные силы противника.

 

Планы Апраксина

Положение Апраксина было куда более сложным, чем у его оппонента. У него не было того карт-бланша на полноту свободы действий, что был у Левальда. Читая мемуары современников и работы по истории Семилетней войны историков разных времен, невольно приходишь к предположению, что основным планом Апраксина было стремление свершить на территории противника что-то, что вызовет благосклонность императрицы Елизаветы, не быть разгромленным пруссаками и поскорее вернуться в Петербург. Впрочем, все эти записки и анализы делались уже после печального завершения судьбы командующего русской армией и работали на сложившийся стереотип нерешительного и робкого человека, лишенного всякого полководческого таланта, а потому относиться к ним следует с долей недоверия.

Итак, начнем с того, что Апраксину первоначально был отдан приказ весьма общего характера – двигаться в направлении границы Пруссии. Четких указаний, в каком направлении (на Кёнигсберг или в Силезию) должно происходить движение армии, отдано не было.

Требовалось наступать в общем направлении на запад и ждать дальнейших распоряжений или действовать по обстановке.

Для исполнительного человека, лишенного малейших следов авантюризма, типа нашего фельдмаршала, это был самый губительный из приказов. Впрочем, после перехода границы и взятия Мемеля указания стали уже более четкими и конкретными. Главной целью русской армии стал Кёнигсберг.

 

От границы до Норкиттена

Вступление армии Апраксина на прусскую землю началось с небольшого, но чувствительного конфуза – русский разведывательный отряд из драгун и казаков под командованием майора французского происхождения де ля Рюа занял деревню Кумелен, что находилась между современными городами Нестеров и Гусев. Не найдя в деревне неприятеля, майор с офицерами предались пьянству. Атака прусской конницы застала их врасплох. Результатом стали потеря убитыми более сорока человек и паническое бегство русского отряда. Ещё 26 драгун и казаков попали в плен. Прусская армия безвозвратных потерь не понесла.

 

Несколько раз до Гросс-Егерсдорфа армия Апраксина ночью поднималась по тревоге, выстраивалась в боевые порядки только для того, чтобы с рассветом увидеть, что противника поблизости нет.

При этом русским войскам постоянно досаждала ландмилиция. Нападая на фуражистов и части охранения, они вызывали постоянную нервозность в подразделениях. Апраксин велел милиционеров ловить и расстреливать. Казаки же и калмыки поступали еще жестче – в деревнях, где были замечены вооруженные формирования, устраивались погромы, убийства мирных жителей, после чего такие деревни полностью сжигались. Эти действия сразу повлекли за собой толпы беженцев, которые теперь не дожидались печальной участи, сами поджигали свои жилища и уходили в Кёнигсберг. Армия начала испытывать нужду, так как вступала в уже разоренные деревни. Кончилось тем, что по свидетельству Болотова Апраксин издал приказ держать иррегулярную кавалерию в арьергарде, что лишило армию передовой конной разведки...

Погромами воспользовался Фридрих. Началась информационная война: Старый Фриц издавал реляции, в которых живописалось, как «дикая толпа варваров» расправляется с мирным населением. Реляции распространялись по всей Европе, перепечатывались в газетах, зачитывались при дворах. Репутация русской армии оказалась серьезно запятнанной, что не могло не вызвать крайнего недовольства Елизаветы, которая всеми силами старалась зарекомендовать себя просвещенным и милостивым монархом. Эту войну пропагандисты Фридриха безусловно выиграли, по крайней мере на том этапе. Однако, во избежание ненужных жертв, Левальд свернул действия ландмилиции и велел ее личному составу выступить на соединение с основной армией.

Русская армия, перегруженная обозами, двигалась очень медленно. В день переходы составляли 5-15 верст. Часто после перехода армия останавливалась лагерем на 2-3 дня.

Апраксин вел поход «основательно», с прислугой, серебряной посудой, избыточным гардеробом и прочими атрибутами мирной жизни дворянина. После занятия Гумбиннена (г. Гусев) в течение трех дней проводилось приведение местного населения к присяге российской императрице. 9 августа на переходе между Гумбинненом и Инстербургом произошла стычка подразделения прусских гусар с высланным для разведки отрядом русской легкой кавалерии (300 гусар и 800 казаков) при поддержке кирасиров. Обе стороны утверждали, что их собственные потери составили несколько человек, тогда как потери противника доходили до пяти десятков.  

19 августа под Инстербургом произошло соединение армии Апраксина с корпусом Фермора. На этот момент русская армия составляла «до 134 000 человек, а именно: 19 000 конницы, 99 000 пехоты и 16 000 иррегулярного войска» (Болотов). Столь огромное превосходство в живой силе искусный полководец непременно бы обратил в превосходство качественное, навязав армии противника генеральное сражение, обойдя ее частью войск с флангов и (или) с тыла, принудив сражаться до последнего солдата или сдаться. Но для неважного полководца Апраксина это была непосильная задача. В то же время, решение перейти на левый берег Прегеля, чтобы не принимать бой на заранее подготовленных Левальдом позициях, в целом было верным, хотя и достаточно примитивным.

С 27 по 29 августа русская армия переправлялась через Прегель. Прибывавшие на левый берег войска становились лагерем, прикрытые с тылов реками Прегель и Ауксине (Голубая). Со стороны противника лагерь прикрывал густой лес. Во время переправы русская армия была атакована авангардом прусаков, производившим что-то вроде разведки боем. Атака была успешно отбита посланным отрядом «четырехнародной команды». До генерального сражения оставались часы. Это знал Левальд, но об этом не догадывался Апраксин…

 

Нежданная победа в неожиданном сражении

Все описания завязки сражения начинаются с констатации факта, что, перейдя Прегель в районе Норкиттена, главнокомандующий русской армии не удосужился сделать разведку местности. Это была действительно странная и непростительная ошибка, тем более (и это отмечает в своих записках Болотов!) ранее Апраксин был даже излишне осторожен в таких вопросах. Возможно, фельдмаршал решил, что его маневр был неизвестен Левальду, а потому скоро ожидать появление прусской армии на левом берегу не следовало. С другой стороны, трудно было не догадаться, что местное население, не говоря про разведку, непременно будет извещать прусское командование о каждом шаге русской армии. Таким образом, нам следует отметить, что эффект неожиданности был достигнут Левальдом по большей части из-за оплошности русского командования, а не в силу каких-то оригинальных тактических задумок.

Все вышесказанное привело к тому, что раннее утро 30 августа 1757 и оставшийся день русская армия провела совершенно не так, как планировало её командование. По плану предстоял новый переход в направлении на Алленбург (пос. Дружба). Русские полки и эскадроны в привычном походном порядке собирались выйти через неширокий проход между лесом и рекой Ауксине.

Строевые колонны шли вперемешку с обозами и артиллерией, когда неожиданно для себя наткнулись на выстроенные в боевые порядки прусские полки.

Здесь надо отметить два важных момента. Во-первых, от описанной Болотовым группировки в 110 тыс. солдат под командованием Апраксина оставалось 55 тысяч боеспособного личного состава. «Нехватку» в половину армии можно легко объяснить потерями по болезни (ок. 11 000 человек), гарнизонами, оставленными в Гумбиннене и Инстербурге, а также большим количеством военнослужащих не боевого (хозяйственного) назначения. Во-вторых, начало сражения было неожиданным для обеих сторон, но в разной степени: русская армия вообще не ожидала нападения, прусская вынуждена была атаковать не лагерь, а колонны на марше.

 

Памятник победе при Гросс-Егерсдорфе в окрестностях пос. Междуречье (Норкиттен).

 

Естественно, что пруссаки изготовились к бою первыми. По центру фронта пехота выстроилась в линии и успела дать целых три залпа, прежде чем русские войска смогли ей ответить беглой стрельбой из ружей и пушек. Именно здесь в центре и произошли самые драматические события. Ситуация усугублялась тем, что лишь небольшая часть русской армии непосредственно вступила в бой, тогда как остальная, в силу растерянности командования и чрезвычайно невыгодной позиции, оставалась не у дел. Положение спас генерал-аншеф Василий Лопухин. Именно он со своей дивизией принял первый и главный удар, сумел под огнем противника построить батальоны и ответной стрельбой противостоять пехоте Левальда.

Этого времени хватило, чтобы русская армия начала перестроение, приготовилась к отражению атаки и не была обращена в бегство, которое имело бы для нее фатальные последствия.

Левальд, оценив ситуацию, предпринял мощный кавалерийский удар эскадронами Шорлемера по нашему правому флангу. Прорыв прусских кирасиров грозил окружением русской армии и уничтожением ее тылов. Этот удар удалось остановить с привлечением подкрепления, т.к. первые эшелоны русской конницы пруссаками были разбиты.

На левом фланге в атаку пошли казаки, но, столкнувшись с кавалерией принца Гольштинского, обратились в бегство под защиту русской пехоты. Иногда этот эпизод описывают как заманивание казаками противника, однако же, Болотов недвусмысленно рассказывает, что отступающие казаки именно бежали, тем самым поставив пехотные части в крайне неприятную ситуацию – расступившись и нарушив каре, пехота становилась бессильной против натиска вражеской кавалерии. Тем не менее, последовал приказ пропустить казаков за свои позиции. Теперь катастрофа грозила уже на левом фланге. Но ситуацию спасли артиллеристы – наступающая прусская кавалерия оказалась точно перед гаубицами русской батареи, и последующий залп картечью нанес ей сокрушительный урон. Произошла заминка, которой воспользовались войска левого фланга – пехота вновь перестроилась в каре, а кирасиры выступили для контратаки. Прусская конница предпочла ретироваться.

Карты сражения при Гросс-Егерсдорфе.

 

К этому времени Апраксин окончательно потерял управление войсками. Теперь исход сражения целиком зависел от командиров дивизий и полков. Дивизия генерала Лопухина в центре фронта, не выдерживая локального превосходства противника, погибала и медленно отступала в лес. Положение спас другой генерал – Румянцев. Исключительно по собственной инициативе он предпринял бросок через застрявшие обозы и лесные заросли на выручку Лопухину. Выход резерва из леса и последующая организованная штыковая атака стали для пруссаков полной неожиданностью.

Прусская армия стала отступать. К этому времени в бой вступили еще две русских пехотные дивизии, и отступление армии Левальда стало напоминать бегство. Русская артиллерия перенесла огонь бомбами по тыловым частям пруссаков, заставив их присоединиться к бегущим передовым частям. Сражение было выиграно.

Но выиграно ли? Иногда звучит мнение, что Левальд достиг желаемых целей – нанес чувствительный удар армии Апраксина и отступил, сохранив свою для последующих сражений. Тем не менее, трудно представить, что Левальд рассчитывал получить примерно равные с русской армией потери в живой силе, а также оставить русской армии всю свою артиллерию. Да, из-за нерешительности фельдмаршала Апраксина разгрома прусской армии не получилось, т.к. не было организовано преследование отступающего противника. Но ситуация на восточно-прусском театре военных действия стала для русской армии много благоприятнее, чем была до сражения.

 

Унося в могилу тайну

Почему же русская армия не взяла Кёнигсберг, а, дойдя до Алленбурга, повернула обратно? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Историки строят предположения, но настоящую причину знал только сам Степан Апраксин. Он объяснял свое решение убылью солдат, отсутствием продовольствия и фуража, но это в полной мере не убедило, ни современников, ни историков. Вероятно, дополнительные подробности могли открыться на суде над командующим, но он до него не дожил – годы и страх перед наказанием сделали свое дело. А все осуждения действий Апраксина его соратниками по походу прозвучали уже после того, как приказ об отступлении получил негативную оценку императрицы.

Рапортуя Елизавете сразу после сражения при Гросс-Егерсдорфе, Апраксин не стал присваивать себе чужих заслуг, тем не менее не упомянул ни словом обеспечившего перелом в сражении генерала Румянцева. Лишь отдал долг памяти погибшему Лопухину. Все последующие события – от отказа преследовать разбитого Левальда до разворота собственной армии показывают, что Апраксина тяготила как ответственность за всю кампанию, так и его роль в ней. Скорее всего наиболее вероятной причиной решения, возможно, стоившего впоследствии Апраксину жизни, была боязнь потерять армию в результате новых сражений, голода и эпидемий.

Возвращение армии Апраксина восвояси вызвала крайнюю степень неудовольствия Елизаветы и большей части двора.

Еще совсем недавний герой «победы над Фридрихом» (при дворе никого не смущало, что сам Фридрих находился в сотнях верст от места событий), торжественно жалованный изображением двух пушек на фамильный герб, был тем же окружением императрицы объявлен главным виновником бесславного исхода кампании. Пока армия располагалась на зимних квартирах, командующего вызвали в Петербург, до которого он не доехал, так как был арестован в Нарве. В тюрьме его допрашивал сам начальник Тайной канцелярии Александр Шувалов. Однако же Апраксин вины не признал и сам никого не оговорил. Ничего не дало и изучение конфискованного архива фельдмаршала – заговора, измены или злого умысла в нем обнаружено не было. Сам же Апраксин направил императрице письмо, где в частности написал: «…и то могу донести, что во всей армии не было ни одного такого человека, который бы не хотел пролить последней капли своей крови за соблюдение высочайших интересов и во исполнение воли Вашего Величества…»

Спешно был допрошен и герой взятия Мемеля (а позже и Кёнигсберга) генерал Виллим Фермор. Но и он только подтвердил слова своего начальника, что «дожди и великие грязи» лишили армию лошадей, которые сами еле стояли на ногах и не могли тащить обозы и везти в седле солдат, а потому решено было идти на зимние квартиры назад, а не располагаться в Пруссии.

Следствие зашло в тупик и неизвестно, чем бы все кончилось, но Степан Апраксин ожидания суда не вынес и 17 августа 1758 года скончался.  

Екатерина II в своих записках подбросила историкам свою версию причин решения Степана Апраксина уйти с армией из Восточной Пруссии. Она писала, что отступление «…было похоже на бегство, потому что он бросал и сжигал свой экипаж и заклепывал пушки. Никто ничего не понимал в этих действиях; даже его друзья не знали, как его оправдывать, и через это стали искать скрытых намерений. Хотя я и сама точно не знаю, чему приписывать поспешное и непонятное отступление фельдмаршала, так как никогда больше его не видела, однако я думаю, что причина этого была в том, что он получил от своей дочери, княгини Куракиной, все еще находившейся из политики, а не по склонности, в связи с Петром Шуваловым, от своего зятя князя Куракина… довольно точные известия о здоровье императрицы, которое становилось все хуже…» 

Далее слова Екатерины были развиты в версию о том, что армию из похода вернул канцлер Бестужев, который затеял возвести на престол внука Елизаветы Павла Петровича в обход его отца – будущего императора Петра III. Версия эта жива до сих пор, хотя и не учитывает, что и до 1757 года, и после всегда для таких целей использовалась гвардия, расквартированная в Петербурге и окрестностях.

Рассуждая с высоты прошедших времен, можно сказать, что ничего страшного не произошло. Русская армия провела затяжную экспедиционную операцию, слегка разорила экономику Восточной Пруссии, проверив на прочность ее армию.

Однако, сама попытка вмешаться в ход глобальной войны успеха не имела – поход в Пруссию никак не отразился на ее течении, как в Европе, так и тем более в Новом Свете и Азии. Фридрих II тогда воевал исключительно с Австрией и Францией и события лета 1757 года никак не нарушили его планы. Главная же зачинщица войны – Англия, вообще, похоже, не имела представления о том, что же там происходит в далекой Восточной Пруссии, и планомерно готовилась к решительным победам на американском театре военных действий. Парадоксально, но Россия полностью провалила кампанию, не потерпев при этом военного поражения.

Тем не менее, сказать, что первый поход в Пруссию был напрасным нельзя. Русская армия обрела веру в то, что она способна победить любую армию в Европе. Пруссаки увидели в русском солдате достойного противника, которому можно противостоять только равными или превосходящими силами, и потому в следующем походе на Кёнигсберг русская армия уже не встретила серьезного сопротивления. А события лета 1757 года стали одной из самых интересных страниц истории нашего края.