Пожар в Ластадиях 2 августа 1839

ЛЕГЕНДЫ ПРУССИИ в блоге Татьяны Коливай.

Это случилось жарким летом 1839 года. После обеда я сидел у окна в своей комнате, зачитавшись интересной книгой. Внезапно на страницу упала тень. Подумав, что это облако, которое скоро проплывет мимо, я подошел к окну. Пробило шесть часов. В то время я жил в доме рядом с Бургкирхой, что одной минуте ходьбы от Горной площади (Bergplatz). Над крышами домов напротив я увидел стелющийся густой черный дым. Он поднимался выше и выше, растекаясь вширь и становясь всё плотнее. На улице уже начинало ощущаться волнение. Люди с испугом смотрели в небо, сбивались в группы, искали место, откуда можно было бы увидеть источник дыма, обменивались друг с другом тревожными взглядами и вопросами. Я взял шляпу и трость и поспешил к в сторону Прегеля, со стороны которого поднимался дым.

Но когда я подошел к реке, то увидел, что мне нужно повернуть гораздо правее. Тем временем из дыма, все более расползавшегося во все стороны,  то и дело, подобно метеоритам, сыпались ослепительные искры.

Проходя мимо уличной барахолки, я увидел, что продавцы спокойно сидят на своих стульях. Старуха увлеченно читала потрепанную толстую книгу, мужчина средних лет чистил щеткой старое бархатное кресло. Молодая девушка в последней лавке, где продаются черные, желтые и красные гробы, спокойно вязала, апатично глядя перед собой. Я подумал, что окончательно схожу с ума, когда увидел, как по площади лошадь тянет повозку, на которой между двумя маленькими шестами была натянута веревка, и обезьянки в красных куртках балансировали на ней, демонстрируя свои врожденные способности. Толпа дзимкенов¹ и детей стояла, тараща на них глаза с таким вниманием, что, кажется, весь мир мог кануть в небытие, не потревожив их.

Быстрым шагом я направился через Медовый мост² к Голубой башне³. Завернув за нее, я на мгновение остановился. Весь берег был забит людьми, по Прегелю туда-сюда сновали лодки. Позади здания биржи⁴ в небо рвались языки пламени, похожие на длинных извивающихся змей. Во всех направлениях зловеще тянулся черный дым, и по-прежнему был полный штиль. Я услышал, как кто-то сказал, что горит склад с пенькой на Ластадиях⁵ и, что, мол, огонь быстро распространяется и уже охватил крыши соседних складов. Я попытался пройти в район Клаппервизе⁶, чтобы узнать, как обстоят дела у моего друга, господина Туссена, и могу ли я хоть как-то быть ему полезным, потому что склад его торгового дома был в зоне риска. 

Когда я пробирался сквозь толпу по ближайшему мосту, черный дым внезапно превратился в серовато-желтоватый. Подобно крыльям летучей мыши, раскинулся он над всем Прегелем, так что в течение минут десяти почти ничего не было видно.

Этот момент был очень страшным. В нем было что-то от конца света. Внезапное исчезновение всех предметов в жутком удушливом тумане пугало чрезвычайно.

Объяснялось это тем, что еловая древесина стропил объятого огнем склада прогорела и занялась пенька. Но тут с моря прилетел ветерок, и воздух пришел в движение, сквозь большие прорехи в дыму стали видны то мосты и берег, заполненные людьми, то весело сверкающие вспышки огня.

Я медленно шел по дощатой мостовой ко входу на Клаппервизе, где находился погрузочный кран. Жара была нестерпимая. Ошеломленные люди застыли на месте и, не отрывая глаз от ужасного зрелища, невольно жались друг к другу. На Прегеле все корабли, стоявшие на якоре близ Ластадий, сначала переместились в рукав Прегеля, ближе к пирсу, некоторые — к Холлендер Баум⁷, виттины⁸ из-под Зелёного моста⁹ — в сторону Ломзе¹⁰. Но когда огонь с невероятной быстротой охватил амбары, стоявшие за Красным краном, когда вспыхнула крыша склада Туссена, когда искры полетели далеко через реку к предместьям, все корабли как по команде стали отходить на безопасное расстояние. 

Это бегство кораблей происходило в сплошном дыму, который, клубясь, будто бы заворачивал их во множество саванов. Человеку с хорошим воображением могло показаться, что по реке бродят гигантские привидения.

Суда, находившиеся с нашей стороны, у южного берега, тоже были вынуждены как можно быстрее покидать это место. Любая минута промедления могла им дорого стоить, так как они рисковали загореться от летящих во все стороны искр. В основном это были виттины. Экипажи тянули их за веревки, и они медленно тащились вдоль берега. Это общее перемещение судов, спешка, крики, дым, нечаянные аварии: на погрузочном кране оборвался якорь голландского двухмачтовика и рухнул в воду, вырвав своей лапой кусок доски из дощатой мостовой.

Можно было бы подумать, что происходит морское сражение или, как минимум, землетрясение. 

Итак, я пришел на Клаппервизе, но в Торговом доме Туссена никого не нашел. Владелец фирмы жил со своей семьей в Родмансхёфене¹¹ — загородном поместье в полутора милях от города. Один из сыновей поскакал туда на лошади, чтобы сообщить родным о случившемся, а другой был занят на тушении пожара вместе со служащими конторы. 

Я вернулся к погрузочному крану. Вид противоположного берега был совершенно таким же, как тот, что сформировался у меня в детстве, когда я читал Откровение Иоанна Богослова. Это было нечто апокалиптическое. Ужасающее пекло, столбы дыма, бегающие туда-сюда люди, похожие на муравьев, жуткий страх перед тем, что может вдруг произойти в ближайшие минуты, опасливые взгляды — то в сторону города, где улицы такие узкие, то на предместья, где дома и склады только что были отстроены после последнего пожара. Не перекинется ли огонь туда? Осторожность, не лишняя во время суматохи — чтобы не быть раздавленным повозками, лошадьми, солдатами; усиливающийся жар, заставлявший дымиться воды Прегеля, а доски мостовой подозрительно скрипеть, — всего этого было достаточно, чтобы человек проникся чувством своей ничтожности и бессилия перед разгулом стихии. 

Жара становилась всё более невыносимой. На склады с пенькой, находившиеся с моей стороны, непрерывно лили воду. Огненные протуберанцы рассекали воздух, посылая настоящие огненные стрелы в сторону Зеленого моста и ближайших складов. На их крышах толпились люди с шестами, пожарными крюками, ведрами с водой и мокрыми мешками. Они старались отразить любую опасность загорания. 

Уже горела вся группа складов до сельдяного барака¹², впрочем, за исключением последнего. Склад Туссена, средний в ряду, был совсем недавно выкрашен светло-зеленой краской, когда торговый дом праздновал свой столетний юбилей. Фахверковые балки и двери-люки были покрыты черным масляным лаком, двери обиты листовым железом. Склад сопротивлялся долго, хотя внутри уже вовсю пылал и бушевал огонь. 

Но вот лопнула крыша, и пламя высоко взметнулось в небо. Однако фасад здания вел себя как рыцарь с опущенным забралом. Двери его по-прежнему были плотно закрыты, и только иногда страшный треск сотрясал воздух. Всё вокруг уже лежало в руинах, это здание, казалось, хотело бросить вызов огню. Когда дым немного развеивался и пламя ярко освещало его, черные люки выглядели так мрачно и так презрительно, а зелень стен такой умиротворяющей, как будто для них было немыслимо превратиться в обгоревшие обломки, как все вокруг.


Кёнигсбергский Форштадт дважды сильно горел в конце XVIII века.

Но вот внезапно все люки почти одновременно распахнулись, из них, подобно взбешенному дракону, вырвался огонь, и в одно мгновение охватил почтенное здание сверху донизу. Незабываемый момент. 

Отсюда поток пламени покатился к сельдяному бараку, длинному, одноэтажному простому строению на излучине одного из рукавов Прегеля. Сначала постройка дымилась. Затем несколько минут крыша ее «потела», на ней скапливалась жидкость, распространявшая удушливый запах — резкий и горький. Затем по углам вспыхнул каркас строения, и пламя весело заплясало в стропилах, — так колеблются от дуновения ветра огоньки ламп иллюминации. Тут и там прыжки, пируэты, кружение алых язычков… Как будто это были шаловливые огненные духи, веселящиеся на своем празднестве и с демонической быстротой летающие взад и вперед. Они составляли яркий контраст тому мрачному сопротивлению, которое оказал огню склад дома Туссена. 

Дальше огонь не пошел. Усилиями доблестных пожарных команд, а также молодых купцов и солдат, которые неустанно тушили огонь водяными насосами¹³, удалось не допустить распространения пожара в сторону города. Направление ветра тоже стало благоприятным. Телега за телегой со льном и пенькой уезжали с соседних складов. С этого момента пожар стал уже достоянием истории и зевак, которые теперь могли, ничего не боясь, спокойно наслаждаться зрелищем его угасания.

Пробило девять часов. Трубы кавалерии, барабаны пехоты отыграли вечернюю зарю. Эти признаки обычного мирного уклада жизни, размеренный бой часов с башен, протяжные звуки труб и хриплая дробь барабанов производили магическое успокаивающее действие. Они необычайно контрастировали с только что пережитым зрелищем катастрофы, всеобщего возбуждения, ужаса от разрушительной силы стихии. 

Когда с набережной ушли пожарные, а мост был очищен от толпы зевак и занят солдатами, когда огонь, наконец, был потушен, а настроение публики стало меняться от преобладавших до сих пор неопределенности, паники и тревоги к брюзжанию, рассуждениям и поиску новых зрелищ и удовольствий, сотни¹⁴ жриц любви не преминули появиться на улицах, и вокруг наблюдались необычайные проявления самой грубой чувственности. Тут и там можно было видеть, как девушки и мужчины с грубыми шутками и смехом парами исчезали на улицах предместий, в переулках складов, в ближайших аллеях и даже... кустах. Вновь торжествовала древняя связь между жестокостью и похотью. Чем сильнее было напряжение людей до сего момента, тем более необузданным становилось их расслабление, превращаясь в распущенность.


Ночной пожар в Форштадте 1811 года.

Зрелище, которое представлял собой Прегель, дорогого стоило. На воде, пропитанной жаром, гуляли антрацитово-черные полосы, и волны сверкали, как позолоченная полированная сталь.

По реке плавали большие бочки с горящим маслом и спиртом. Вдоль мостовых и Зеленого моста взад и вперед маневрировали сторожевые корабли, потому что на Ластадиях еще не до конца потушили пожар, горела дощатая мостовая, и в воздухе всё еще продолжали летать огненные искры. Но центром притяжения всеобщего внимания был, несомненно, Красный кран, который сквозь огонь тянулся к небу, пропадая в нем, когда пламя сильно разгоралось и появляясь вновь. Он один продолжал стоять. Пламя в горевших складах звучало на разные лады: то как дребезжащее потрескивание, то как ровное гудение, то как глухой катящийся грохот, — как будто на крышку гроба лопатой бросали землю. Вдруг Красный кран издал скрипучий вздох. Могучий железный каркас его вздрогнул и задергался, но устоял. У него уже сгорела вся деревянная обшивка, огонь сожрал ходовое колесо — толпа с нетерпением ждала падения великана.

От крана оставался всего лишь железный скелет, чьи простые линии светились в пламени, но он стоял до тех пор, пока не просел фундамент, пока огонь не разъел доски мостовой. И как только это произошло, кран тотчас же рухнул. 

Было около десяти часов вечера, с этого момента зрелище пожара, прекрасного в своем ужасе, оставалось почти неизменным в течение всей ночи, и толпа зрителей постепенно рассеялась. 

Я не ложился спать до часу ночи. Она прошла тихо, а утром барабаны и трубы зазвучали снова, чтобы сменить солдатскую вахту. Наступило третье августа, день рождения Фридриха Вильгельма III¹⁵. В девять часов утра я должен был выступить с торжественной речью в зале Немецкого общества, и хоть я не верил, что там будет хоть один человек, готовый меня слушать, мне всё равно пришлось отправляться в путь. К счастью, темой, на которую я хотел поговорить, была гегемония Пруссии в Германии, по крайней мере, вполне патриотическая и не слишком далекая от современности. Собралось около пятидесяти или шестидесяти слушателей, и я произнес свою речь, после чего сразу же поспешил обратно к Прегелю. 

Воздух был теплым, влажным, временами начинался и сразу прекращался дождь, сквозь туманную дымку проблескивало яркое солнце. Когда я вышел на Зелёный мост, открывшееся передо мной зрелище было чрезвычайно живописным. Многочисленные дамы в великолепных утренних туалетах заполонили мост и набережную.

Эти белоснежные платья, разноцветные шали, кокетливые зонтики, эти живые румяные лица, стреляющие глазками, эти ленивые шаги на неспешной прогулке — всё это удивительно контрастировало с пепелищем на правом берегу Прегеля.

Глазу не хватало привычной перспективы. Все образы, так глубоко запечатлевшиеся в нас: зернохранилища, склады, кран, сельдяной барак — исчезли, более не существовали. Черно-красные остовы, как костяк древнего вымершего зверя, безжизненно торчали на пожарище. Огромные груды щебня, обугленные горы кукурузы, тюки со льном, покрытые толстой коркой гари, обломки бочек, балок в беспорядке лежали повсюду. В углублениях между ними — огромные лужи грязной воды, на которых расходились круги от накрапывающего дождя.

Где-то что-то всё еще продолжало гореть, руины дымились, и дым живописно клубился в воздухе, казалось, наталкиваясь на черно-синие дождевые облака, низко висящие над землей. Поодаль, за Холлендер Баум, за сверкающей зеркальной гладью реки, можно было видеть развевающиеся паруса кораблей, сгрудившихся вместе, как флотилия неведомой страны. Это было великолепное зрелище. Дым плыл в том же направлении и мгновениями закрывал непроницаемой завесой и мачты, и паруса, пока они снова не появлялись на горизонте.

Я направился к развалинам. Дома, примыкавшие к району складов, были покинуты жителями. Стены и крыши промокли насквозь, окна были в большинстве своем разбиты, пустые комнаты без мебели сиротливо выглядывали из оконных проемов. Вокруг все еще кипела жизнь. Насосы по-прежнему обильно качали воду. Пожарные держали свободными проходы, чтобы не допустить скопления людей там, куда время от времени падали то кусок стены, то балка. 

Около сельдяного барака неожиданно поднялась невообразимая суматоха — сельдь предложили забирать всем желающим. Народ с энтузиазмом предался этому своеобразному развлечению. С невероятной жадностью стар и млад — дети, мужчины, женщины, старики — выхватывали из-под обломков, пропитанных вонючим дымом, селедку. Каждый старался ухватить как можно больше. В возникшем всеобщем ажиотаже никто не заботился о своей одежде. Сельдь запихивали в сапоги, за пазуху, во все карманы, в шляпы. Ругаясь, смеясь и ярясь, люди часто выхватывали добычу друг у друга из рук. Зрелище поистине было захватывающим и ужасающим.

Наблюдая эту дикость, эти первобытно инстинктивные хватательные движения, вытаращенные глаза, грубые окрики, рев и вопли, безрассудное поведение (особенно представительниц прекрасного пола), легко было понять, до какого скотства достаточно быстро могут дойти люди.

А на соседних улицах уже вовсю торговали селедкой, разложив ее на порогах домов...

Вечером я снова поехал на пожарище. Вокруг Замкового пруда раздавались выстрелы из пистолетов и винтовок в честь того, кто праздновал третьего августа свои именины. Гремели литавры, трещали запускаемые ракеты. Улицы были ярко освещены, особенно была праздничной иллюминация на Французской улице. Кругом были расставлены вазы с цветами. Всё было очень весело, люди беззаботно улыбались и веселились, как ни в чем не бывало. Поистине пищеварительная система мегаполиса с населением в семьдесят тысяч человек весьма мощна. 

Между восемью и девятью часами вечера я обнаружил, что пепелище вчерашнего пожара совершенно опустело. Здесь были только те, кто должен был быть, а публика искала удовольствий в других местах. Из развалин сельдяного барака все еще поднимался разноцветный дым. Он принимал самые затейливые формы — то величественно струился вверх, подсвеченный закатом в нежно-розовые и призрачные бледно-зеленые оттенки, то стелился по земле. В течение нескольких недель пожарище все еще дымилось…

 

ЛЕГЕНДЫ ПРУССИИ в блоге Татьяны Коливай.

ПРИМЕЧАНИЯ 

1. Дзимкен — заимствованное слово из польского ziomek м. 'земляк'. также dschimke, schimke. Обозначение польских плотовщиков и лодочников в бывшей Восточной и Западной Пруссии.

2. Медовый мост (нем. Honigbrücke). Один из семи мостов Кёнигсберга. Подробно о нем см. ССЫЛКУ. О мостах Кёнигсберга см. ССЫЛКУ.

3. На острове Кнайпхоф самым старым сооружением была крепостная башня — Голубая. Она находилась в юго-восточной части острова, недалеко от Медового моста. Построили ее в XIV веке, примерно в то же время, что и Кафедральный собор. На протяжении столетий использовали в качестве тюрьмы. После Второй мировой войны она была снесена.

4. Биржа — здание биржи в третьей четверти XIX века находилось на о. Кнайпхоф прямо напротив того места, где Биржа (Музей изобразительных искусств) стоит в настоящее время.

5. Одним из главных символов Кёнигсберга являлись его Ластадии (нем. Lastadie) — район старинных фахверковых складов, так наз. район Лаак. Подробно о них — см. ССЫЛКУ.

6. Клаппервизе (нем. Klapperwiese) букв. «клепаный луг». Другое название Остров Венеция (нем. Insel Venedig). Многочисленные канавы, прорезавшие земли возле Прегеля, в шутку сравнивали с венецианскими каналами. Это название впервые отмечено как устное в 1737-м и получило официальное признание в 1763 г.  ССЫЛКА .

7. Холлендер Баум (нем. Holländerbaum) — таможенный пункт на Прегеле. В ходе строительства бастионов (1626–27 гг.) через Прегель перекинули два новых шлагбаума, Голландский и Литовский. Они не только запирали на ночь реку, но и служили важной составной частью таможенной границы, возведённой вокруг города управлением курфюрста. По отношению к кораблям и другим плавсредствам охранники шлагбаумов имели примерно такие же обязанности, какие были у учётчиков, стоявших у ворот города, по отношению к повозкам и саням.

8. Виттины — это плоты дзимкенов /см.п.1/. Виттины часто имели длину от 500 до 600 футов и более.

9. Зелёный мост (нем. Grüne Brücke). О мостах Кёнигсберга см. ССЫЛКУ.

10. Ломзе — один из двух островов Кёнигсберга. В настоящее время называется Октябрьский.

11. Место автором обозначено, как “Rodmannshöfen”.

12. Сельдяной барак /амбар/ (нем. Heringsbracke).

13. Эти стародавние водяные насосы носили название Prahmspritzen (нем.), или Prahmowa (польск.). Судя по тому, что «Prahm» по-немецки означает «баржа», можно предположить, что само оборудование насосов располагалось на барже, а вода закачивалась из реки.

14. Так в оригинале ("Hunderte von Hetären...").

15. Фридрих Вильгельм III (1770–1840) — король Пруссии c 16 ноября 1797. Сын Фридриха Вильгельма II и Фридерики Луизы Гессен-Дармштадтской, внучатый племянник Фридриха II Великого, отец российской императрицы Александры Фёдоровны, супруги Николая I, дед российского императора Александра II.